Соперницы

Комаё взяла с собой в театр гейшу Ханаскэ, и они расположились в третьей ложе нижнего яруса восточной стороны. Только что закончилась сцена «Купание коня», и, любуясь успехом, о котором свидетельствовал заполненный зрительный зал, Комаё думала о том, что виновник всего этого не кто иной, как Сэгава Исси. А кто же та женщина, что любит этого великого актера и любима им? Это она, Комаё! Мысли наполняли её такой радостью, что она не могла ни сидеть, ни стоять спокойно. Однако стоило ей задаться вопросом о том, когда же она сможет стать законной супругой Сэгавы, как её немедленно охватывало чувство безнадежности и тоски.

— Госпожа, благодарю за ваши заботы… — В дверях показалось покрытое морщинками лицо актера среднего ранга Кикухати, он был давним учеником покойного Кикудзё, отца Исси. Кикухати почтительно стоял на коленях на пороге ложи, выходящей в заполненный снующими людьми коридор. — Мастер только что вернулся к себе в гримерную.

— Вот как? Спасибо, простите за доставленные хлопоты… — С этими словами Комаё убрала за пояс свой портсигар. — Хана-тян, говорят, что братец вернулся. Пойдем к нему в гримерную, ладно?

Ханаскэ, которая вечно была гейшей из чьей-нибудь свиты, молча и с готовностью поднялась вслед за Комаё. Старый актер Кикухати шел сквозь толпу впереди, он направлялся к занавесу, отгораживающему проход в помещения под сценой, называемые «преисподней». Комаё и Ханаскэ следовали за ним. Их заметил низенький человек в очках и европейском костюме, который двигался гейшам навстречу:

— Ба, Комаё-сан!

— Ах, господин Ямаи! Ну, как вчера вечером провели время?

— Благодарю, вполне… Из той особы вышла гейша хоть куда!

— Что за представление вы с ней устроили! Просто так вас сегодня не отпущу, расскажете… — засмеялась Комаё.

На самом-то деле Комаё только накануне вечером познакомилась с Ямаи, но поскольку его привел братец Сэгава, она выказывала к нему едва ли не чрезмерную благосклонность и расточала любезности. Для Комаё неважно было, кто перед ней. Если она видела, что это человек близкий к Сэгаве, то изо всех сил старалась проявить любезность, показывая, что ради Сэгавы она готова душу отдать. Она старалась постепенно привлечь сочувствие окружающих, и тогда, как бы далее ни сложились её отношения с Сэгавой, люди не ожидали бы от него ничего иного, кроме женитьбы. Как только Комаё услышала, что Ямаи литератор, она сразу решила, что он мог бы быть полезен ей в качестве союзника больше, чем кто-либо, и, пожалуй, вечер-другой она возьмет на себя труд по крайней мере не дать ему скучать. Комаё была гейшей и жизнь знала плохо, а её собственная логика подсказывала, что, подобно тому как адвокаты специализируются на законах, писатели, поскольку они во всех тонкостях описывают любовь, как раз и являются теми людьми, к которым надо обращаться за помощью в любовных перипетиях.

— По правде говоря, я ведь хотел рассказать Сэгаве про вчерашнюю гейшу… — пояснял Ямаи, а сам тем временем спускался вместе с Комаё в закулисные коридоры.

Пройдя через помещения под сценой, местами тускло освещенные газовыми светильниками, они вышли к гримерным, здесь премьерная сутолока особенно чувствовалась. Комаё и Ханаскэ схватились за руки, потому что по лестницам в спешке сновали вверх и вниз служители в черном и мужчины с завернутыми и заткнутыми за пояс подолами кимоно. Слева по коридору над раздвижной дверью висела деревянная табличка с надписью: «Сэгава Исси», туда и зашли Комаё с Ханаскэ. В небольшой прихожей размером в три татами, пол которой был частично застелен досками, слуга Цунакити кипятил воду над вделанным в углу земляным очагом. В благодарность за то, что Комаё всегда его одаривала, он при виде её сразу поднялся и прошел в соседнее помещение, чтобы приготовить на полу подушки и усадить гостей.

В кимоно из саржи, подхваченном узким, без проклейки, поясом, Сэгава сидел, скрестив ноги, на толстой подушке из пунцового узорчатого шелка и разводил водой белила перед туалетным столиком красного лака. Увидев в зеркале отражение тех, кто вошел, он прежде всего приветствовал Ямаи:

— Благодарю за вчерашний вечер.

Затем он тактично проявил внимание к Ханаскэ и пригласил её сесть.

— Хана-тян, присядь, пожалуйста! — Комаё придвинула к Ханаскэ подушку, а сама нарочно села в сторонке и принесенный Цунакити чай первым делом предложила Ямаи — во всяком пустяке она старалась вести себя как жена актера.

Вытирая полотенцем кончики пальцев, которыми только что растирал белила, Сэгава обратился к Ямаи:

— Что вы вчера делали после моего ухода? Вы там заночевали?

— Нет, вернуться-то я вернулся… Но было уже три часа ночи, — с усмешкой отвечал Ямаи.

— Неужели правда? Подозрительно как-то…

— Да-да, братец, верно! Судя по тому, что мы видели, такая особа наверняка не отпустила господина Ямаи, правда ведь?

— Я надеюсь, что могу не просить извинения, — Ямаи засмеялся, — но она все-таки была странная особа! Удивительные иногда бывают гейши в Симбаси, верно? Ведь она так и не догадалась, что вы актер, Сэгава-сан!