Соперницы

— Просмотр будет. Только в этот раз не я его организую.

Словно что-то вдруг припомнив, Ямаи заглянул Сэгаве в лицо:

— Вы ведь знаете, наверное, сына владельцев «Китайского мисканта», дома гейш в Симбаси? Вот он и есть организатор.

— Сын владельцев «Китайского мисканта»? Нет, я его не знаю. Я знал другого их сына, который несколько лет назад умер, — Итикаву Райсити. А что, еще были сыновья?

— Я говорю про младшего брата Райсити. Он самый настоящий законный наследник «Китайского мисканта», но говорят, что отец уже давно лишил его крова и прав состояния. Он еще молод, ему двадцать два или двадцать три года. Но это истинный гений порока. Куда уж до него таким, как я! Ямаи принялся подробно рассказывать о младшем сыне старика Годзана.

14 АСАКУСА

Ямаи Канамэ познакомился с сыном владельцев «Китайского мисканта» в Асакуса, в одном из питейных заведений квартала Сэндзоку. Обычно Ямаи не только на обратном пути из театра или после пирушки, но даже днем после деловой встречи никогда не мог прямиком пойти в свой пансион. Едва лишь начинали брезжить сумерки, он сразу пускался в бесцельные скитания по улочкам увеселительных кварталов. Случалось, что в чайных домах ему вежливо отказывали, ссылаясь на старые долги, а чтобы отправиться в веселые кварталы Ёсивара или Сусаки, у него не было денег даже на рикшу, хоть наизнанку карман выворачивай. В такие дни ему случалось спьяну заночевать в самых мерзких притонах. Конечно, открыв с утра глаза, он чувствовал порой и раскаяние, и стыд. Но за долгие годы развратной, неприкаянной жизни тело его уже не подчинялось контролю разума и воли. Разнообразные оттенки переживаний по поводу этой своей слабости он изливал в пятистишиях танка, составленных из таких новомодных фраз, как «печали плоти» и «горечь поцелуя». Без малейшего стыда он обнародовал все это в произведении, которому дал название «Искренние признания о моей жизни». На его счастье, «признания» были горячо встречены в литературных кругах, где вечно гоняются за новизной. Какой-то критик скоропалительно заявил, что истинно новым поэтом нового века является не кто иной, как Ямаи Канамэ. Так он был объявлен «японским Верденом» и иногда, пребывая навеселе или в чуть приподнятом настроении, сам в это верил. Во имя писательского честолюбия Ямаи нарочно старался телесно пасть как можно ниже, чтобы почувствовать себя декадентом. Образование его исчерпывалось с трудом законченной средней школой, поэтому весьма сомнительно, чтобы он знал иностранные языки. Однако в его собственном сознании правда и ложь перемешались, и постепенно он уверился в том, что похож на писателей Запада.

Два или три года назад он заболел дурной болезнью и, когда дошел уже до стадии шанкров, в какой-то книге прочитал, что французский писатель Мопассан от этой же самой болезни лишился рассудка. Оказавшись жертвой одинаковой с Мопассаном напасти, Ямаи ощутил не только страх и глубочайший стыд, но также и кипучий творческий подъем, сложив десяток искусных стихотворений танка под общим названием «Йодоформ». Это произведение также вызвало благоприятные отклики в литературных кругах, и, пустив полученный гонорар на лечение своего сифилиса, Ямаи даже вопреки обыкновению сполна рассчитался с врачами.

На задворках площадки аттракционов «Ханаясики» в парке Уэно, на берегу зловонной сточной канавы, есть одно питейное заведение, над которым горит фонарь с названием «Цурубиси». Когда Ямаи не имел средств на гейш в доме свиданий и не мог себе позволить путешествие в кварталы Ёсивара и Сусаки, он на всю ночь являлся в «Цурубиси». Хозяйку звали О-Сай, и ей было двадцать четыре или двадцать пять лет. Это была высокая женщина с хорошими волосами и здоровым цветом лица, что редко встречается у представительниц постыдной профессии. Большие глаза и густые брови, напоминающие очертаниями два далеких холма, компенсировали даже такие изъяны её широкого лица, как плоский нос и неопрятный рот, на эту женщину хотелось взглянуть еще и еще раз.

Однажды утром, возвращаясь из квартала любви Ёсивара, Ямаи случайно забрел в заведение О-Сай. Он увидел, как в ночном кимоно, надетом на голое тело и неряшливо подхваченном узким пояском, О-Сай пила сакэ и жарила вяленую макрель на длинной узкой жаровне, стоявшей у входа в заведение. Напротив О-Сай, по другую сторону низкого столика с ножками в виде звериных лап, сидел приятной внешности бледный молодой человек лет двадцати трех, в коричневом клетчатом кимоно из какого-то дешевого шелка.

Заметив Ямаи, О-Сай встрепенулась, бросилась к нему и заключила в объятия:

— Ну, это чересчур! Негодный патрон, только теперь явился! Ладно уж, садитесь-ка! Сейчас поднесу вам вина… — Она чуть не сбила его с ног, усаживая за низкий столик.

Взглянув по сторонам, Ямаи понял, что молодой человек уже куда-то бесследно растворился. Мешая медные и серебряные монеты, Ямаи кое-как набрал одну иену, протянул её хозяйке и бочком-бочком выскочил на улицу — все равно что сбежал.