Соперник Византии

- Гелиайне [173] , - ответил император.

Лодии, груженные всякой всячиной, со стрельцами у бортов, готовые в любой момент вступить в борьбу, покидали До-ростол. Они выходили на стремнину, окруженные большими морскими кораблями, как по туннелю, ожидая, что в любой момент свершится обвал. Но все, казалось, обходилось мирно, хотя на протяжении всего пути матросы с кораблей освистывали уходящих, били в центавры, пускали злые шутки, которые не понимали русы, и даже показывали голые задницы. Но это разом прекратилось, как только матросы увидели плывущую крепость. Она была высотой в полтора раза больше, чем самый большой драмой. Сорок весел в два ряда были с одной стороны, сорок с другой. Над гребцами по тридцать открытых бойниц с левой и правой стороны. На плоской палубе всего два матроса, хотя могли бы поместиться пятьсот. Это Шивон и Кол, именно их отрядам Святослав поручил вывести крепость. Эта махина плыла не спеша, так что греческие матросы, вылупив глаза, никак не могли понять, что это такое. Плавающая коробка не коробка, судно не судно, но что эта чудо-посуда несла в себе силу и смерть - это стало ясно каждому. У самого оснащенного, недавно построенного драмона с греческим огнем, что прикрывал устье реки при впадении в море, на русской громаде поднялся один парус, и крепость будто толкнул кто-то. И тогда Шивон, поцеловав скифский горшок с горючим, сбросил его на палубу драмона и закричал:

- Ще! Видовали? Мой вам подарок на голую жопу!

На драмоне начался пожар, а крепость все быстрее уходила в открытое море.

Цимисхий стоял на высоком берегу реки недалеко от устья, окруженный свитой, и пытался разглядеть Святослава, но лодии были прикрыты щитами, и из них были видны только макушки воинов. Он даже попытался мысленно посчитать лодии, но сбился. Они ползли ордой черных ощетинившихся ежей по свежей дорожке реки и вызывали у Цимисхия неприязненные чувства, похожие на отвращение. Они ползли медленно, без какой-либо суеты, лениво двигая ножками весел. Это было не беспорядочное отступление, а больше похожее на парад мерзости. С реки доносились звуки барабанного боя, свирелей, крики, хохот матросов, столпившихся на палубах. В отличии от Цимисхия, свита императора улыбалась и порой откровенно смеялась, даже приветствовала такое сопровождение уходящих. На этот счет Цимисхий не давал никаких распоряжений, это позорное сопровождение, видимо, возникло стихийно, само собой в разгар любопытства и враждебности. Но когда появилась крепость, все умолкло.

- Это что? - невольно спросил Цимисхий, коснувшись рукава рядом стоявшего Варда Склира.

- Похоже на Ноев ковчег, - скептически улыбаясь, ответил полководец. Свита императора уже не улыбалась и не смеялась, а, разинув рты, пыталась понять, что за чудо-махина плывет последней по реке. У самого выхода в море что-то вспыхнуло, и Цимисхий приостановился перед тем, как сесть на коня:

- Вурц, что это значит? - спросил он у проходившего мимо полководца. Тот, не видя ничего, пожал плечами и неуверенно ответил:

- Что-то загорелось...

- Я же приказывал никого не поджигать, - недовольно сказал император, садясь на коня.

- Это надо спросить у Льва, как-никак он друнгарий флота, - с иронией ответил Вурц. Вообще Вурц не любил Льва и каждый промах флотоводца выставлял напоказ. Это хорошо знал и учитывал Цимисхий.

После ухода русов и занятия крепости Доростол, наведения положенного порядка и размещения войск Цимисхий объявил о долгожданной победе, наградил воинов деньгами и подарками, объявил праздничный обед всему войску с обилием вина, благо оно нашлось и в подвалах Доростола. Русы пили мало, даже везти с собой огромные бочки было ни к чему.

Перед всеобщим праздником победы император созвал в последний раз военный совет. И начал он не с поздравления полководцев, друнгариев и других воинских чинов, а с анализа событий, ошибок, которые допускались руководством подразделений, начиная с разгрома передового отряда и кончая слабостью центра, допустившего прорыв русов. Он осуждал Склира, критиковал Вурца, упрекал многих друнгариев кавалерии и «бессмертных», с печалью вспомнил потерю артиллерии и лучших воинов-богаты-рей. После того как каждый получил долю упреков и замечаний, стала вырисовываться идея его совещания, к чему он клонил сознание военачальников, - именно о роли императора в этой победе. И выбрал самый свежий и красноречивый пример.

- Лев, - обратился он к друнгарию флота, - как ты думаешь, если бы я не подписал договор, а силой оружия вынудил русов уходить из Доростола, как бы ты повел бой с этими лодиями?

- Ну, на этот счет у нас есть богатый опыт: мы просто подожгли бы их. Так мы поступали с дромитами [174] , с лодиями Игоря, с арабами-сарацинами при взятии Крита императором Никифором.

Упоминание императора Никифора Фоки всегда вызывало у Цимисхия чувство неприязни, отвращения, потому он презрительно скривил лицо.

- А что бы ты делал с новым ковчегом, с этим сюрпризом-крепостью, что появилась после кораблей русов?

Друнгарий Лев несколько задумался, потом ответил: