Соотношение сил

Глава двенадцатая

Кино, опять кино», – думал Илья, предъявляя свой пропуск красноармейцу у Боровицких ворот. В морозной тишине протяжно били куранты. Четверть второго ночи. Красноармеец в тулупе, в ушанке с опущенными ушами, в подшитых кожей фетровых бурках, притопывал, выдыхал клубы пара. Пропуск даже в руки не взял, глянул мельком, небрежно козырнул, едва сдерживая зевок. Для соблюдения формальностей было слишком холодно, к тому же этот парень знал спецреферента Крылова в лицо.

Илья бегом помчался по ледяной брусчатке мимо Оружейной палаты к Теремному дворцу. В ушах отстукивал развеселый стишок Сергея Михалкова, недавно украсивший вторую страницу «Правды»:

В миллионах разных спален
спят все люди на земле,
лишь один товарищ Сталин
никогда не спит в Кремле.

Четыре строчки таили в себе чудесный набор двусмысленностей.

С тридцать второго года, после самоубийства жены, Сталин действительно никогда не спал в своей кремлевской квартире, ночевал на Ближней даче, но это было государственной тайной. Ночами в Кремле он бодрствовал часто, только вовсе не один. Кроме членов ЦК вместе с ним не спала еще куча народу, не миллионы, конечно, но сотня-другая чиновников добирались до своих спален лишь после того, как Хозяин уезжал из Кремля на Ближнюю.

«Один, как же! – усмехнулся про себя Илья, задыхаясь от бега и давясь зевотой. – Попробуй усни, когда он не спит. “Только Сталину не спится, Сталин думает о нас…” Господи, пожалуйста, пусть он, наконец, перестанет думать о нас». – Илья перекрестился на купола Успенского собора, темно блестевшие в лунном свете. Перекрестился быстро, украдкой, хотя ни души вокруг не было.

В коридоре у кинозала на него налетел Поскребышев и прорычал:

– Убью на хер, сколько можно ждать!

Пахнуґло мятным холодком валидола. Поскребышев был весь мокрый, лысина сверкала, красные воспаленные глаза бегали, прячась от прямого взгляда.

Илья быстро посмотрел на часы. С момента вызова по телефону прошло семнадцать минут. Явиться быстрее невозможно. Поскребышев был на взводе вовсе не из-за того, что заждался спецреферента Крылова.

– Александр Николаевич, опять сердце? – спросил Илья сочувственным шепотом.

– Ноет, зараза, сил нет, – сквозь зубы простонал Поскребышев, сморщился, помотал головой и добавил громким командным голосом: – Переводить будешь с финского.

Илья застыл, колени подкосились. В голове чужой равнодушный голос отчетливо произнес: «Все, товарищ Крылов, песенка твоя спета».

– Я не знаю финского, это надо Куусинена звать, – прошептал он пересохшими губами.

– Не хочет Куусинена. – Поскребышев подтолкнул Илью к двери кинозала.

Там было темно, играла музыка, шел какой-то фильм. Илья прошмыгнул на свое место во втором ряду, кивнул Большакову. Тот сидел на краешке последнего кресла, сгорбившись, вжав голову в плечи.

На экране мерцала надпись: «Поздно вечером возвращался Макар, не зная, что благодаря вмешательству крайкома он оставлен в рядах партии».

Илья чуть не перевел это вслух, но вовремя прикусил язык, немного успокоился, понял, что для Хозяина крутят новый, еще не вышедший на экраны фильм по роману Шолохова «Поднятая целина».

Под радостные балалаечные переливы плыло колхозное счастье. На поляне белые скатерти-самобранки, бутафорские мужики в картузах, бабы в белых платочках живописно расположились на травке, обильно закусывали и пели хором народную песню. Покушав, пустились в пляс.

Пикник и танцы означали, что финал близок. Все враги повержены, конфликты разрешены, настала пора веселья.

Илья сжал мышцу между указательным и большим пальцами. Карл Рихардович научил его этому приему. Там какие-то важные точки, надо сдавить до боли, помогает справиться с внутренней дрожью и сосредоточиться.

«Покойный Шумяцкий английского не знал, но переводил ему голливудские фильмы, – вспомнил Илья, – да, но он готовился заранее, смотрел с переводчиком, заучивал текст. А ведь Хозяину было отлично известно, что Шумяцкий языком не владеет, и все равно требовал, чтобы переводил он. Поскребышев предупредил, что я не знаю финского, предложил Куусинена. Хозяин, вероятно, буркнул что-то в ответ, Поскребышев хвост поджал, спорить не решился».

Финальный монолог деда Щукаря звучал на фоне костра, лошадей и телег, в ночном. В четверть второго ночи дед не давал никому спать, сыпал цитатами из «Краткого курса», грубо замаскированными под народные прибаутки. Хозяин любил таких персонажей и, конечно, изволил смеяться, тыча пальцем в экран.

Щукарь высказал что положено и уснул на телеге в обнимку с коммунистом Давыдовым.