Соотношение сил

От короткого отпуска в Сочи остался только загар, бледнеющий с каждым днем, и дюжина курортных фотографий. Илья и Маша в обнимку под пальмой. Илья по пояс в воде, с мячом в поднятых руках. Маша в свободном светлом платье с обезьянкой пляжного фотографа на плече. Илья в полосатом халате сидит в плетеном кресле на балконе, читает «Правду». Маша в мокром купальном костюме у кромки пляжа, по щиколотку в воде. Волосы убраны под резиновую шапочку, голова повернута в сторону аппарата. На лице возмущенно-жалобное выражение. Брови домиком, рот открыт. На обратной стороне этого снимка Илья написал простым карандашом: «Ну хватит меня снимать!»

Маша соглашалась сниматься только в платье, ворчала, что в купальном костюме с таким огромным животом она выглядит неприлично.

– Неприлично красиво, – уточнял Илья.

Когда Маша лежала в шезлонге, живот шевелился, поднимались упругие бугорки, большие и маленькие. Илья накрывал их ладонями, спрашивал:

– Пятка или коленка?

– Это вообще-то попа! – серьезно отвечала Маша.

– А может, головка?

– Ты что? Головка внизу!

Дом отдыха был высшей категории, числился под кодовым названием «Госдача номер семь». Трехэтажный особняк в стиле раннего модерна до революции принадлежал какому-то чайному магнату. Теперь в нем отдыхали члены ЦК и высшее руководство НКВД. Никаких передовых колхозников, стахановцев и народных артистов. Только аппаратная элита.

Накануне отъезда Маша сказала:

– Но ведь с ними придется общаться.

– Не придется, – успокоил ее Илья, – те, кому известна моя должность, будут вежливо здороваться, но не приблизятся, а те, для кого я загадочный инкогнито, будут обходить нас стороной. Так что мы с тобой невидимки.

В гигантском номере с балконом на море сохранилась мебель из карельской березы, на полу – персидские ковры. Даже в ванной комнате висела хрустальная люстра.

Илье казалось, что он очнулся от кошмарного сна или, наоборот, сладко уснул после долгой мучительной бессонницы. Папки, сводки, выпученные глаза Поскребышева, тяжелый полумрак хозяйского кабинета, письмо Мазура, урановая бомба, война – все вылетело из головы. Они с Машей жили так, словно нет ни прошлого, ни будущего, а лишь одно мгновение длиной в десять суток.

В последний день перед отъездом было пасмурно, побережье заволокло туманом. Они отправились гулять в ботанический сад, разглядывали диковинные цветы, читали латинские названия на табличках. Вдруг в глубине пустой аллеи возник силуэт, будто соткался из тумана. Высокая худая старуха в черном платье, в черном платке, в галошах на босу ногу шла навстречу, тихо шаркая по гравию. За ней тянулся поливальный шланг. Платок закрывал лоб, нависал над круглыми глубокими глазницами. Запавший беззубый рот шевелился. Когда старуха приблизилась, сквозь шарканье галош и шорох шланга прорезался низкий звучный голос:

– Горе беременным и питающим сосцами в те дни… Ибо в те дни будет такая скорбь, какой не было от начала творения.

Илья потянул Машу в сторону, они свернули с аллеи на тропинку между кустами роз. Голос продолжал звучать:

– И будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца спасется.

Они обернулись. Старуха стояла и смотрела им вслед. Шланг лежал у ее ног черной змеей. Скрюченная артритом пергаментная рука медленно кроила воздух сверху вниз, справа налево.

– Что это? – прошептала Маша. – Она нас проклинает?

– Нет, это слова из Евангелия. Она нас крестит. Все будет хорошо, не бойся.

Утром, перед самым отъездом, Маша захотела кинуть в море монетку на прощание. Разыгрался шторм, не меньше шести баллов. Волны переваливались через каменные пирсы, ревели, рушились на пустой пляж, оставляя на мокром песке слой тины, щепки, обломки ракушек. Илья разулся, закатал брюки до колен, спустился на пляж, закинул пятак подальше и едва успел удрать от огромной надвигающейся волны. Когда он поднялся на набережную, Маша дрожала, в глазах блестели слезы.

– Дурак! Тебя могло унести! – Она уткнулась лицом в грудь и заплакала, впервые за десять беззаботных курортных дней.

Они оба понимали: это последний их отдых, последнее мирное лето. Кидай не кидай монетку, если и суждено вернуться сюда, то очень не скоро.

В поезде, читая на первой странице «Правды» очередной доклад Молотова о крепнущей германо-советской дружбе, Илья невольно повторял про себя: «Горе беременным… такая скорбь, какой не было от начала творения».

В рабочем кабинете его ждали горы бумаг. Поскребышев предупредил, что уже завтра должна быть сводка. Илья просмотрел папки из Разведупра. После увольнения Проскурова он каждый раз морщился, когда в глаза бросалась подпись: «Начальник Разведывательного управления Генштаба Красной армии генерал-лейтенант Голиков».