Соотношение сил

– Это сказал Альберт Эйнштейн, и я с ним полностью солидарен. – Старик допил кофе, промокнул губы салфеткой. – Вот какая история. В папский секретариат пришел почтовый конверт из Берлина. Внутри два письма, одно на польском, другое на немецком. Под немецким текстом и на конверте стоит имя «Вернер Брахт».

Ося нервным движением загасил окурок, схватил стакан и залпом выпил воду.

– Так и думал, что вы удивитесь, Джованни. – Старик усмехнулся. – Кажется, это мой стакан. Ладно, слушайте дальше. В обоих письмах просьба узнать о судьбе польского ребенка. Его мать угнали в Германию. Ребенок остался в деревне под Краковом у чужих людей. Мать работает горничной в доме Вернера Брахта в Шарлоттенбурге. – Падре поймал пробегавшего официанта, попросил принести еще воды и продолжал: – Я отправил запрос в Польшу, по надежному каналу.

Ося потянулся за второй сигаретой, но падре остановил его:

– Джованни, одной достаточно. Как только придет ответ, дам вам знать. Вас, конечно, не затруднит слетать в Берлин и доставить ответ адресату. Надеюсь, с мальчиком все в порядке, вы принесете в Шарлоттенбург хорошую весть и лично познакомитесь с профессором Брахтом.

– Да, мне давно хотелось познакомиться с ним, – чуть слышно пробормотал Ося.

– Догадываюсь. – Епископ ухмыльнулся.

– Падре Антонио, как вас благодарить?

– Благодарите Бога, Джованни, и не унывайте. Никогда еще из Германии от немцев-хозяев подобных запросов не приходило. Знаете, что я думаю? Немец, который принимает такое живое участие в судьбе польки и ее ребенка, вряд ли согласился бы работать в урановом проекте.

После обеда они еще немного погуляли, вышли к набережной Тибра. Ося показал свою простреленную тетрадь. Падре взял ее в руки, поднес к лицу, посмотрел сквозь дырку от пули, потом вернул Осе, перекрестил его и сказал:

– Джованни, когда вам покажется, что все ужасно и надежды нет, взгляните на мир через это окошко.

* * *

Проскуров ждал Илью на их обычном месте, возле спортивной площадки, неподалеку от здания Комиссариата обороны. Понуро сидел на скамейке, в плаще и шляпе. Почти стемнело. Накрапывал дождь, редкие крупные капли приплясывали в луже под фонарем, блестели на шляпе летчика.

– Привет. – Илья не стал садиться, скамейка была мокрой. – Поднимайся, давай ко мне под зонт.

– Здоро`во, – сипло отозвался Иван, но с места не сдвинулся.

– Вставай, простудишься. – Илья тронул его плечо. – В соседнем дворе беседка, пойдем, под крышей посидим.

Проскуров нехотя поднялся. Поля шляпы, усыпанные каплями, как драгоценными камнями, прятали половину лица. Илья видел только поджатые губы, серую тень щетины на подбородке.

Беседка была занята, там целовалась парочка. Они побрели под зонтом к бульвару.

– Значит, решился на таран, – произнес Илья после долгого молчания. – Почему не предупредил?

– Снимают меня, Илья. Не хотел тебе звонить, я теперь, считай, прокаженный, от меня надо держаться подальше.

«Значит, чутье не подвело обезьянку Шурика. Видимо, Хозяин не вчера принял решение насчет “слишком честной души”. Илья покрутил зонтом, стряхивая капли, искоса взглянул на Ивана.

– Приказ уже есть?

– Нет.

– Ну-у, ты паникер, Ваня, честное слово, не ожидал от тебя. Пока нет приказа, говорить вообще не о чем.

– Будет приказ, со дня на день. Клим телегу на меня накатал.

– Невидаль, сотая телега Клима! – Илья хохотнул. – Понятно, просрал Финскую, валит на тебя. Да пусть подотрется телегой своей, его самого сняли, он теперь никто.

– Он теперь председатель Совета обороны при СНК, это, конечно, пшик, а вот в ближнем круге остался. Телега называется «Акт о приеме Наркомата обороны». – Проскуров заговорил скрипучим тенорком Клима: – «Организация разведки является самым слабым участком в работе наркомата. Организационной разведки и систематического поступления данных об иностранных армиях не имеется».

«Это не телега, это приговор. – Илья сжал зубы. – Да, приговор, потому что абсолютная, наглая ложь. Клим не мог такое накатать без санкции Хозяина».

– «Наркомат обороны не имеет в лице Разведуправления органа, обеспечивающего Красную армию данными об организации, состоянии, вооружении, подготовке и развертыванию иностранных армий, – продолжал Иван, – сдал Ворошилов, принял Тимшенко. Подписали Жданов, Маленков, Вознесенский».

Илья тихо выругался. Проскуров остановился, приподнял пальцем поля шляпы. В ярком фонарном свете Илья увидел красные, воспаленные от бессонницы глаза.

– Ты читал все мои сводки. Что еще ему надо? Объясни, чего он хочет? Чтобы я врал, как Клим?

У Ильи в голове крутились Машкины строчки: «Этот глупенький расчет нам навязывает черт… а в копилке у него, кроме смерти, ничего». Вслух он произнес:

– Нет, Иван, врать, как Клим, ты не сумеешь при всем желании. Нет у тебя таких талантов. Но можно смягчить, пригладить. Просто не лезь на рожон, не спорь, не возражай, во всяком случае сейчас.

– Не возражать? Ты же читал стенограмму, что он там нес, помнишь? – Проскуров спрятал руки в карманы, сгорбился, пробормотал: – Столько людей уложили зазря, а будто и не было ничего. Точных цифр никто никогда не узнает.