Сонный лекарь-5

— Поня-я-ятно, — капитан окинул меня внимательным взглядом с ног до головы. — Когда тет-а-тет, можешь просто Савой или Карасём звать-на. Про тебя Лазуренко, дракоша наш воздушный, такие басни пел, что я с тобой, считай что, знаком заочно. Сейчас из-за десантуры в каютах места мало-на. Ещё и орки бухтят-на из-за низких потолков. Так что как вип-гость поживешь со мной до тех пор, пока мы до Гавайев не доберемся. Хочу своими глазами взглянуть на тот русский оазис, который мне капитан «Ивана Рогова» обрисовывал.

— С Макаровым вы тоже знакомы? — спрашиваю, видя, что из Карася ещё не всё напряжение вышло. — Тот, который Фёдор Геннадьевич, капитан крейсера «Суворов».

При упоминании Макарова у Карася заиграли желваки и сердце забилось чаще.

— Федька… сволочь-на! — капитан рукой махнул, указывая на бардак в каюте. — У меня приказ из генштаба. Мы в режиме радиомолчания второй месяц-на. Автономное плавание и полная маскировка. Всплывали разве что ради продувки, а потом снова на дно. Матросы без баб звереют. А Федька мне то фотки тульских пряников из Арана шлёт. То показывает, как его офицеры жир… отдыхают в вашем офицерском клубе. Недавно прислал сообщение, что в архонты [6] прорвался, и мы с ним теперь вроде как оба капитаны первого ранга… н-на. Я б ему ответил-на!

Капитан, сжав кулак, яростно им застряс.

— Я б ему так ответил… И княжичу Романову, и Лазуренко-на. Но радиомолчание, это как херова игра в прятки. Всё слышишь, а отвечать нельзя-на. У нас даже радары и сонары и те работают в пассивном режим.

Байки про капитана Карасёва дошли даже до Арана. Тот самый мужик-кремень, которым писалась современная история морского флота. Первый корабль, на котором служил Карась, взяли на абордаж. Будущего капитана в тот день вроде как «убили», сбросив в воду. Потом он в режиме Рэмбо выкосил всё логово пиратов, прорвавшись на ранг ветерана [2].

Следующим его кораблем стал торпедоносец «Мазай». Шел 1995-й год — бои в Баренцевом Море. Тогда уже боцман Карасёв, как старший по званию принял на себя командование. «Мазай» стал единственным оставшимся на плаву во время пограничного конфликта со шведами. Половина команды полегла, в рубку попал артиллерийский снаряд. Карась насовал противнику торпед по самое-самое. Ему из-за этого до сих пор закрыт въезд во все страны Европы. В эфире стоял такой мат, что моряки до сих пор гадают, чего именно больше шведы испугались — Карася или его торпед.

Следующим местом службы будущего капитана стала подлодка «Водяной» в Черноморском флоте. Из-за диверсии в реакторном отсеке едва не случился военный конфликт. «Водяной» лёг на дно на глубине двухсот двадцати метров. Пробоины, разгерметизация, в общем ситуация на букву «ж». Причём не просто «ж», а такую большую «Ж». «Водяной» на тот момент находится в территориальных водах Византии.

Карась, тогда уже ставший магистром [4], вышел из подлодки через торпедную установку. В аварийном ручном режиме заглушил реактор и запустил резервный генератор Флеминга, возвращая «Водяному» ход гребных винтов. Шумиха в СМИ не освещалась, но моряки в курсе той истории. Император Рюриков в награду дал Карасю выбор: звезду Героя Российской Империи или баронский титул с землями под Владивостоком.

Ответ Карася стал своего рода легендой морфлота.

«На кой мне земля-на? Я же рыба, ваше императорское. Лучше в море меня верните. Устал я по госпиталям шляться.»

Так Карасёв Савелий Демидович стал сначала старпомом на атомоходе «Илья Муромец», а потом и его капитаном. Рыба в воде — это как Карасёв с его легендарной подлодкой.

Насчёт «легендарной» это тоже не преувеличение. «Муромец» — одна из самых больших подводных лодок в мире. Двести метров в длину, двухкорпусная, напичканная артефактами по самые гребные винты. За счёт того самого двойного корпуса «Муромец» выглядит как сдвоенная торпеда. Экипаж двести человек, у офицеров есть личные каюты. Спортзал, качалка, прости господи, библиотека! На подлодке! Про сто восемьдесят дней автономного плавания я вообще молчу. И вот такого красавца генштаб Российской Империи бросил в Тихом Океане из-за «недостатка средств».

Сев на стул, я задал давно интересовавший меня вопрос.

— Всё понять не могу, Савелий Демидович. А чего вы, как Лазуренко, в условный найм не подались? Работали бы на Византию или одну из стран Океании.

— Как ты се это представляешь-на? — Карась возмущенно развёл руками. — У меня тут атомоход-подлодка, на! Но дело не в реакторе, а в людях. Экипажу двести человек. По меркам подводников, это дохрена-дохрена. У Федьки на его «Суворове» больше тыщи матросов и бойцов. У Лазуренко, якорь ему в гузно, все полторы. Есть трюмы под боеприпас для затяжного боя и добычу из аномалий. Не-е, Михась! У моего «Муромца» иной профиль. Мы с экипажем как нож-финка, которую вражине под ребро втыкают. Та же высадка в Антарктиде уже больше подходит под мой профиль. Раньше я артефактные бомбы с собой возил, а теперь вот Охотников и орков.

Капитан ухмыльнулся.