Сонное царство

Всеволод Рюгин, казалось, происшедшего не заметил. Взгляд его продолжал упираться в место, где только что стоял человек. Потом Рюгин начал рассматривать стену, украшенную многочисленными изображениями павлинов в дорогих рамках, - их собрат, как было сказано выше, безжалостно обошелся со стулом венской работы. Потом Всеволод, мысленно уже, охватил взором весь свой дом, где когда-то... И здесь та, что свободно плавала в опустошенной душе, вдруг вытянулась в струну, заострилась и ударила куда-то вниз, где сосредоточена жизнь. Задержав на миг дыхание, он уронил руки, а через несколько секунд уже спускался с комода. Он неспешно, с каменным лицом вошел в спальню, где хороший знакомый купался в сновидениях, будучи сам захвачен в плен коварным членистоногим. Сокрушая призрачные миры паука и хорошего знакомого, Всеволод Рюгин решительно потряс последнего за плечо. Тот мыкнул, его толкнули снова, он разомкнул глаза. Они, открытые, были не глазами, а глазками - маленькими, посаженными столь глубоко, что из-за этого смотрели на мир с бесконечной обидой и недовольством.

- Что? - шало проронил хороший знакомый, приподнимаясь на локте. Сопливая нить лопнула, и восьмилапая фигурка пораженно зависла в воздухе, разгребая воздух.

- Будешь? - осведомился Всеволод Рюгин, взболтнув перед носом гостя бутыль с ядовитыми остатками. Тот вдохнул аромат и схватился за горло.

- Нет? - вскинул брови Рюгин. - Тогда обувайся.

- Да я...

- Обувайся, обувайся, давай, - произнес Всеволод бесстрастно, и знакомый, охая и стеная, натянул перепачканные глиной корочки, позволил взять себя под руку и вывести на лестничную клетку.

- Ты не обижайся, - и Рюгин отечески возложил ладонь на плечо знакомого. Того шатало.

- Ты...

Дверь захлопнулась. С лестницы раздалось:

- Сева! Посев! Пусти же, растудыть...

Но Всеволод Рюгин уже снова утвердился на комоде. И прошло немало времени, прежде чем он сообразил, что никто его не видит и ни одна живая душа не оценит, как раньше, его причуды.

Домом похвастать дано не каждому. Такого дома, как у Всеволода, не было ни у кого - так негласно и гласно считалось в кругу его друзей. И как сиял Всеволод при виде отвисших дружественных челюстей, что отвисали и по причине удивления (откуда???), и от желания немедленно заглотить заливную осетрину и коньяк, поданный в трех вариантах охлажденности. "Рыбница принесла", скромно опускал глаза Рюгин, объясняя осетрину. Рыбница не умещалась в массовом сознании, а ведь в него, сознание, стучалась еще и молочница, и кадушки отменного домашнего пива, и старинная музыкальная шкатулка, мурлыкавшая доброе и хорошее. Резная мебель, прокуренный, сумрачный кабинет, приветливый к любому гостю, - везде добротная, обжитая, - не показная! роскошь. И, разумеется, вездесущие павлины. Дед рисовал их с маниакальным усердием. Его упрямое трудолюбие не пасовало ни перед маслом, ни перед акварелью, ни перед цветными мелками. Творивший с посильным разумением новейшую историю, дед за долгую свою жизнь прошел сквозь бесчисленные невзгоды и на закате, глубоко больной и глупеющий день ото дня, взорвался россыпью - почему-то - павлинов-близнецов, разнившихся лишь форматом и мелкими деталями. Всеволод Рюгин смутно предполагал в том взрыве какой-то мистический смысл. И вот сей фейерверк осел на стенах кабинета, коридора, гостиной; его брызги достигли как жилищ близких друзей, так и квартир случайных знакомцев. Павлин всерьез претендовал на роль фамильного герба. Фальшивые восторги, что щедро расточала жестокая публика, дед расценил как искреннее признание в его лице выдающегося мастера. Бедняга напыжился, начал высказывать туманные намеки на свое аристократическое - из интеллигенции, по меньшей мере, - происхождение. Это, конечно, было полной чепухой: до получения в 20-х годах технического образования дед оставался совершенным лаптем. Он мог в лучшем случае рассчитывать на роль Авраама, чье семя в дальнейшем благословится и разовьет в себе белую кость.

Тем не менее гордое кичливое семейство держало фасон до последнего. Опять же дед, к примеру, полагал, что посещение театра есть форма самораскрытия белокостной сути - не более и не менее. Ему не приходило в голову, что это - естественная потребность культурных людей. Но в театре он бывал крайне редко, а если уж шел - надувался пуще прежнего. Однажды он взял с собой юного Всеволода, прозревая в походе преемственность поколений, и тот с ужасом наблюдал, как дед, глядя в сторону, нервно вложил в ладонь оторопевшего гардеробщика сорок копеек в обмен на номерок. Дед почему-то усматривал в этом славную аристократическую традицию.