Сонник Инверсанта

– Я, к примеру, тоже чуть не уснула. Или меня вы тоже записываете в число тупых?

Нужно было промолчать, но я не промолчал. Я промычал нечто невразумительное. Увы, я всегда был прямолинеен, и за это на меня обижались.

– Вы бы почитали Мураками, молодой человек. – Редакторша поджала губы. – Кстати сказать, это любимый автор господина Ельцина. И я его очень понимаю!

– Мураками?

– Не иронизируйте! Лучше сходите в магазин и купите что-нибудь из его романов. Вот где истинная легкость слога, фейерверк искрящего юмора!

– Я уже читал Мураками.

– И что?

– Он мне не нравится.

– Но почему?!

– По-моему, это скучно.

– Скучно?!…

Той изумленной мины, которую я рассмотрел на лице редакторши, я не забуду никогда. И я простил ей сразу все – и агрессивный тон, и суровую рецензию. Бедная, она не могла взять в толк, отчего наши «скучно» столь радикально не совпадают.

– Но ведь это так легко написано!

– Легко, – согласился я. – Потому и скучно… По мне уж лучше Платонов с Бердяевым. И потом герои Мураками слишком много курят. По сорок сигарет в день. И много пьют. На все это уходит около трети всех текстов. Почти как у Хэмингуэя.

– Вот как? Значит, вам и Хэмингуэй не нравится?!…

Я понял, что сделал опасный шаг и что мне пора заткнуться. Однако она ждала ответа, и я, как мог, попытался честно обосновать свою позицию:

– На мой взгляд, Хемингуэй – еще одна литературная мистификация минувшего века.

– Вот как?

– Видите ли, по моему мнению, убийцы слонов и носорогов в принципе не способны писать художественную литературу. Разве что журналистские репортажи. И те же «Острова в океане» нельзя даже близко сравнивать ни с «Тонкой красной линией» американца Джеймса Джонса, ни с «Третьей ракетой» Василя Быкова.

– Вы полагаете, что он менее талантлив?

Я замялся.

– Он убивал слонов, а слоны очень похожи на людей. Они даже живут те же шесть-семь десятилетий. Если, конечно, их не расстреливать из карабинов…

Теперь на лице моей собеседницы отразилась настоящая паника. Человеческое на нем вытеснялось механическим и снова всплывало, пытаясь вернуться. Я снова пожалел, что коснулся опасной темы. В сущности, эта тетенька желала мне добра, оттого и советовала читать Мураками. Могла ведь присоветовать и Джоан Роулинг, но пощадила, ограничилась японским автором, и, глядя на нее, я неожиданно подумал, что, конечно же, во всем виновато время. Эпоха маргиналов и компомэнов диктовала свою литературу, свой театр и свое мировосприятие. Ледниковый пласт прежней культуры, тронувшись с места, безвозвратно сполз в океан. Нынешние материки осваивали легкость и эпатаж. Лязгающим шагом означенные категории подминали под себя поколение за поколением, проще простого круша пьедесталы с бюстами Чехова и Фаулза, Газданова и Камю, Диккенса и Достоевского. Даже на смену Миллеру с Лимоновым приходили авторы с птичьими фамилиями и более фарисейским слогом. Увы, бурча и брюзжа, я все еще не понимал, что время – всего лишь инструмент Вечности, а на самом деле все значительно проще и неотвратимее. Увы, тогда я еще только начинал исследовать своих пациентов с помощью электронного микроскопа, а значит, не знал главной человеческой тайны. Впрочем, именно незнание сподвигло меня на первые литературные пробы. Древние не зря говорили: знать что-то – значит, знать все, но знающие литературы не пишут. Не пишут они и мемуаров. Они молчат. Поскольку знают, о чем молчать. Возможно, и я мало-помалу приближался к собственному молчанию. Может быть, я ошибался, но порой мне начинало казаться, что к искомому молчанию приближается и фигляр Павловский. Он был совершенно другим и шел по жизни своей особой дорогой, но, странное дело, неведомым образом я чувствовал, что на Мосту Истины я имею все шансы повстречать именно его. Кстати, он же когда-то пытался научить меня курить – в нашем старом, прокисшем от сырости школьном туалете – взял и протянул мне махорочный чинарик. Следом за чинариком царственным жестом извлек щегольскую зажигалку, дал прикурить.