Соня рапортует

«…Петер, конечно, в восторге от того, что Лен теперь целыми днями дома. Они мастерят что-нибудь из деталей стального «конструктора», а по вечерам Петеру даются полчаса, именуемые «все на свете». Под этим подразумеваются ответы на любые вопросы, которые придут ему в голову, и рассматривание книг с картинками о зверях, изобретениях, географии и машинах. У Лена великий дар объяснять вещи очень просто, часто его с интересом слушает Нина и даже я. Так что и сломанная нога имеет свои выгоды».

Как только Лен смог вставать и двигаться со своей гипсовой повязкой, я вновь навела справки насчет визы в Германию. Теперь возможность представилась быстрее. Что делать: рискнуть и поехать без разрешения Центра? Он не ответил на мое письмо, посланное через посольство в Чехословакии. Я не желала больше сидеть без дела, и к тому же у меня почти не осталось денег.

Вновь отправилась я на велосипеде к туннелю и наконец-то нашла под нашим деревом записку. Моя поездка в Германию была одобрена. И сам факт получения известия, и его содержание сделали меня счастливой.

Перед отъездом мы закопали в землю мой партийный билет и передатчик и купили на складах старого американского армейского имущества четыре водонепроницаемых мешка из плотной ткани с застежками-молниями вроде тех, в которых солдаты перевозят свои вещи. В них должны были уместиться все наши пожитки. Мешки были практичны, прочны и почти невесомы, мы и сейчас еще пользуемся ими во время отпуска и на каникулах.

Я пробовала уговорить Лена перебраться к какой-нибудь из моих сестер: его приняла бы любая. Он, однако, пожелал остаться в Грейт-Роллрайте до полного выздоровления.

При сложившихся обстоятельствах Лен не мог принять никакого твердого решения о своем будущем. Он хотел, когда снова сможет работать, переехать в какой-нибудь промышленный город, где он мог бы принести пользу партии, и дожидаться там вестей от меня и от Центра. Это было какое-то смутное расставание, быть может, расставание навсегда. Восемнадцатилетнему Мише пока тоже приходилось оставаться в Англии. Нина и Петер, как несовершеннолетние, вписанные в мой паспорт, могли ехать со мной.

Официально я ехала в Германию в гости. Мы прилетели из Лондона через Гамбург в Западный Берлин, а оттуда добрались до вокзала Фридрихштрассе. Я позвонила Юргену, который жил на Шлахтензее. Было десять часов вечера, замерзшие дети сидели на наших мешках в здании вокзала, где гуляли сквозняки. Маргарита приехала на трамвайную остановку Фридрихштрассе. Она сообщила нам, что они как раз переезжают и Юрген живет у друзей. Вот тебе и на! Куда же нам приткнуться хотя бы на одну ночь? Мы и Маргарита тщетно бегали из гостиницы в гостиницу. Около полуночи швейцар теперешнего отеля «София» сказал нам, что пожилая супружеская чета на улице, носящей теперь имя Вильгельма Пика, недалеко от Розенталер-платц, сдает комнаты приезжим.

Мы разбудили хозяйку длинным звонком, Она приняла нас.

Дети спали вместе в одной постели, застеленной влажными и холодными простынями, я — в другой.

Было начало марта. Комнату топили через два дня на третий тремя-четырьмя кусками угля. Вокруг все тогда еще выглядело довольно безрадостно: много пьяных, пивных и разбомбленных домов. Только Петер находил комнату замечательной, потому что мог плевать с четвертого этажа на улицу.

Юрген сообщил кому-то в посольстве или в СССР о моем приезде. Без Центра я не могла, как мне того хотелось, снова стать членом партии. На первых порах я ни с кем не общалась. Юрген договорился, чтобы нас кормили обедами в Культурбунде и еженедельно снабжал нас деньгами. Продовольственных карточек у нас не было. Завтракали мы экономно, но зато по возможности долго в кафе на Розенталер-платц. Сколько-нибудь длительное пребывание в нашей холоднющей комнате было немыслимо. В середине дня мы уходили из дома о большим запасов времени, останавливались на мосту напротив вокзала Фридрихштрассе, смотрели на чаек, а потом бежали в Культурбунд на теперешней Отто-Нушкештрассе. Знакомых у нас там не было. Единственным, кто дружески заговаривал с нами, услышав, что дети говорят только по-английски, был Бодо Узе. После обеда мы чаще всего шли в Дом германо-советской дружбы, чтобы побыть в тепле, и смотрели там какой-нибудь фильм.

Детям нужно было срочно учиться немецкому языку. Я должна была послать их в школу, но еще не знала, как все обернется у меня. Немецких документов у меня не было. Поэтому я решила вновь расстаться с детьми, пока ситуация не прояснится.

В Финкенкруге еще существовал получастный то ли детский дом, то ли пансион, тот самый, на заведующую которого пыталась донести Олло. Моих ребят начальница приняла с распростертыми объятиями. От нее я услышала и об опасном поведении Олло. Нина включилась в школьные занятия и овладевала немецким гораздо быстрее, чем мечтательный, застенчивый Петер. Я осталась жить в нашей комнате.

Известие от Центра я получила только в конце апреля. Ответственный товарищ приехал ради этой встречи из Москвы и пригласил меня на праздничный обед в чей-то дом.