Соната единорогов

— Ладно, тогда отправимся в Китай, как раньше, помнишь? В старом доме, когда я была маленькая. Усядемся на заднем дворе и будем копать землю. Это-то мы всегда сможем сделать.

Была у Абуэлиты одна улыбка, с которой она всегда казалась Джой маленькой, проказливой черноглазой девчонкой, какой когда-то, давным-давно, и была, босиком бегущей по грязной улице за козой.

— Да, волшебный задний двор. Мы с тобой побывали тогда в Оахаку. И в Индии. Я помню.

— Это не двор был волшебным, — сказала Джой, — а ты. Ты и сейчас такая.

На гравиевой подъездной дорожке «Серебристых сосен» Джой на прощание обняла Абуэлиту, сказав:

— Я приеду в воскресенье, в обычное время. Привезти тебе что-нибудь?

— Привези песню, — ответила Абуэлита. — Одну из тех, что ты сочиняешь, мне они нравятся. Споешь, когда мы пойдем прогуляться.

— Договорились, — сказала Джой. И быстро полезла в машину — ей всегда тяжело было смотреть, как Абуэлита с трудом пересекает двор, уменьшаясь и исчезая за слепящими струями подсвеченного фонтана. Отцу она сказала:

— Всякий раз как мы привозим ее сюда, я думаю: «А что если это в последний раз, а вдруг?». Ничего не могу с собой поделать.

Мистер Ривера ответил:

— Мама крепка как гвоздь. Она нас всех переживет, можешь мне поверить.

Во весь остальной путь домой он наговаривал на карманный диктофон заметки для памяти, так что Джой свернулась, привалившись к дверце, на сиденье и вспоминала, как они с Абуэлитой рыли ход в Китай и Индию.

В эту ночь ей никак не удавалось заснуть, — в конце концов, она впала в тревожную дрему, но через несколько часов проснулась в темном и тихом доме, только в посудомоечной машине все еще воркотала вода. Джой проскользнула на кухню, выпила стакан шоколадного молока и опять раскинулась на кровати с одним из женских романов матери, терпеливо ожидая, когда ее сморит сон.

Уже сильно за полночь, так и не заснув, — Джой как раз начала подумывать, нет ли у нее шанса посмотреть телевизор — если лечь перед ним на полу и включить его тихо-тихо, по-настоящему тихо, — она вдруг услышала музыку, так близко, что прежде чем признать ее, подумала: Скотт, похоже, опять заснул, не выключив свое дурацкое радио. Однако музыка доносилась снаружи, звучала прямо у дома, зовя ее на улицу, и Джой успела отпереть два замка, прежде чем поняла, что музыка прекратилась. Она услышала собственный горестный плач, хорошо хоть никто не проснулся.

Выйдя на крыльцо, она постояла, прислушиваясь. Ни звука, лишь икотное шипенье брызгалок на лужайке, и дальний ропот движения на автостраде. Потом Джой снова услышала ее — притихшую, не такую ясную, но определенно не далекую, нужно только точно определить место, откуда она исходит. За искусственным озером, за школой Скотта, за зданием добровольной пожарной команды, прямо за ним, вот оно где, это место. Джой вбежала в дом, сменила пижаму на джинсы и великоватую ей майку с надписью «Северная выставка», подхватила кроссовки — натянув их уже снаружи — и помчалась по улице, к музыке.

Музыка вела ее, дразня, как сама она дразнила кошку тети Изабелы комком бумаги на веревочке, не позволяя кошке сцапать его. Дрожащее скольжение рога Индиго — наверняка его, потому что — чьего же еще? — вело Джой в бездыханной калифорнийской ночи; порой ей казалось, что она слышит второй рог, буйно резвящийся, скачущий вокруг мелодии, как кошка тети Изабелы; время от времени она готова была поклясться, что их там дюжина, вступающих и умолкающих с гармониями и контрмелодиями, от которых у нее сжималось сердце и спирало дыхание. Музыка, которую я слышу в голове, всегда, всю мою жизнь, музыка, которой никак не могу дать имя…

Пустые улицы под оранжевым месяцем, лишь две-три машины слышны в нескольких кварталах отсюда, их бухающие стерео отдаются эхом между домов. Странно, они не приглушают музыку, даже когда подъезжают достаточно близко, чтобы водители смогли оглядеть ее, выкрикнуть какую-нибудь гадость и унестись прочь. Джой не обращала на них внимания, но лишь ускоряла бег, поворачивая вправо или влево — в зависимости от того, насколько близкой казалась музыка на той или иной улице. Музыка больше не прерывалась, но наплывала и оттекала с таким непостоянством, что Джой приходилось до крайности напрягать внимание в попытках понять, откуда она изливается. По этой-то причине Джой так и не смогла точно определить, где впервые пересекла Границу.

Там, на другой стороне, разгоралась утренняя заря. Заря, между одним шагом и другим.