Соната единорогов

— О чем вы говорите? Что тут может нравиться, — попрошайничать на улице, играть такую музыку за несколько центов? Вы же помните Шейру, я знаю это, знаю! Там, в вашем мире, вы выше всех, вы словно принцесса. Да что же вы делаете?

Женщина лишь сонно кивала, глядя в сторону, на Индиго, подошедшего к Джой и присевшего на корточки, глаза его явно не видели ничего, кроме ее глаз.

— И мне здесь нравится, — тихо-тихо сказал он ей. — Здравствуй, Валадиа.

— Индиго, — прошептала женщина. Опустив рог, она вглядывалась в него с таким же напряженным вниманием, с каким он глядел на нее. Джой отступила в сторону, она казалась себе невидимой, отторгнутой. Нога ее поскользнулась на чем-то, во что она предпочла не вглядываться, и Джой рассерженно вытерла ее о мостовую, казавшуюся ей такой же далекой, как Шейра. Индиго говорил что-то, Джой не слышала — что, но голос его звучал на удивление нежно. Женщина засмеялась в ответ и отчетливо произнесла:

— Да нет, все хорошо. Все хорошо.

Кто-то врезался Джой в спину, едва не сбив ее с ног. Коренастый, лысеющий негр с пегой бородкой протолкнул между нею и быстро отступившим в сторону Индиго тележку с табличкой «Бесплатные лекарства».

— А что я тебе приволок, — сказал он женщине надтреснутым, астматическим голосом. Порывшись в заполняющем тележку неописуемом хламе, негр извлек на свет засаленный белый пакет. — Кусок пиццы и диетическая «Фреска». Налегай.

Женщина, принимая пакет, улыбнулась медленной улыбкой. Она протянула чернокожему кусок подсохшей пиццы, но он, покачав головой, просипел:

— Нет, бэби, это тебе. Давай, кормись.

Он расстелил рядом с нею газету, осторожно присел, тяжелой рукой обнял женщину за плечи и только тогда оглядел Индиго и Джой.

— Это моя женщина, — твердо сказал он. — Мы вместе.

— Да, — с удивительной нежностью отозвался Индиго. — Да, я это вижу.

Он произвел прощальный жест — легко коснулся рукою лба там, где прежде был рог. И женщина лениво подняла свой алый рог и попрощалась с ним вскипающими, как мыльные пузырьки, фанфарами Шейры. Повернувшись, Индиго пошел прочь.

Джой уже уходила, нагнув голову, словно борясь с ветром, и теперь Индиго пришлось догонять ее. Молчала, пока они не миновали съезд с автострады и не удалились от нее. И только тогда произнесла:

— Ужасно. Сидеть на куче мусора, кормиться пиццей — и это Древнейшая! Самое мерзкое, самое худшее, что я видела за всю мою жизнь!

— Как интересно, — голос Индиго был сух, но никакой насмешки в нем не слышалось. — Я вот и сам Древнейший, и на много лет старше тебя, а мне это кажется самым прекрасным, что я когда-либо видел. Тебе этого никогда не понять.

— Нет, — ответила Джой. — Никогда.

Шла она, не глядя по сторонам, и потому не знала, где именно Индиго покинул ее.

Глава седьмая

В первое же воскресенье после своего возвращения Джой, сначала на одном автобусе, потом на другом, приехала в «Серебристые сосны», навестить Абуэлиту — она делала это каждое воскресенье, с родителями или без них. Абуэлита спустилась, чтобы встретить ее, вниз, сидела на жесткой скамеечке у парадного входа, там, где обитателям «Сосен» полагалось принимать гостей. На ней было старое потертое цветное платье, которое Джой обожала с самого детства, изношенные соломенные сандалии и черный шерстяной reboso[2], который Абуэлита носила на плечах во всякую погоду. Когда они обнялись, широкий индейский нос Абуэлиты уткнулся в подбородок Джой.

Пышненькая дежурная — la bizcocha rubia, называла ее Абуэлита, — заворковала, как делала каждый раз, как они расписывались в книге ухода:

— Как замечательно, ну просто все так говорят! Вот мы и отправляемся на нашу маленькую увеселительную прогулочку, правда? Как мило!

На степенном, точном английском, на котором она все еще могла говорить, когда хотела, Абуэлита ответила:

— Нет. Это я отправляюсь на прогулку с моей внучкой Джозефиной. А вы останетесь здесь и помолитесь, чтобы до ужина никто не умер. Пойдем, Фина, — она подмигнула Джой, поворачиваясь, и само это движение напомнило девочке медленное закрывание двери.

— Я пропустила дневной сон, — продолжала она по-испански, обвив Джой рукой. — Здесь этого не одобряют. Думаю, они в это время обжимаются по углам.

За их спинами la bizcocha rubia раз за разом, все громче и громче повторяла мутноглазому старику в купальном халате:

— Мистер Герберт, вы не можете найти ее потому, что она уже две недели как в больнице. Она в больнице, мистер Герберт!

Абуэлита спокойно пояснила Джой:

— Его жена умерла. А женщина, которой полагается сообщать нам об этом, в отпуске. На следующей неделе вернется и скажет ему.

— Ненавижу это место, — сказала Джой. — Ненавижу еду, ненавижу запах — здесь пахнет больницей, только для них главное не вылечить человека, а утихомирить его. Лучше бы ты вернулась и жила с нами.

Абуэлита обняла ее за плечи.