Сон, похожий на жизнь (Повести и рассказы)

Я невольно глянул на Пекины ногти: богатство на месте!

— Не преувеличиваешь? — я спросил осторожно.

— Прям! Чтобы тебя порадовать, себя закопал!

— Ну дальше.

— Ну и пошли рудники...

Я потряс головой.

— С твоих ногтей, что ли?

— Ну.

Я вздохнул. Неплохо бы сейчас прогуляться, образумиться... Потом вспомнил, где мы сейчас. Как-то отвлекся от этого.

— Дальше давай.

— Батю канавщиком взяли на рудник. Самая вредная работа! Канавы чистить, по которым все отходы производства идут! Ну — без образования.

— А ты? — вырвалось у меня.

— Обо мне речь впереди, — произнес он неторопливо.

Неужели мы так надолго тут?

— Край наш резко в гору пошел.

Складно. Теперь понимаю, почему Ежов его во ВГИК взял.

— Замечательно, — выговорил я.

— Да хер ли замечательного?! — вдруг резко тональность сменил. — «Всем ордена да медали — а мне опять ничего не дали!» Кузьмин — Герой Соцтруда!

— Но тебе ж какой орден? Сколько тогда было лет?

— Да к моменту, когда гремело уже все, семнадцать было! И — ничего!

«Похоже, грохнулся эпос! — понял я. — Значит, судьба у тебя такая! — Это про Пеку. — И у меня тоже, похоже!» — пронзила страшная мысль.

Но все же взял себя в руки.

— Дальше давай.

— Понял, что ловить нечего. В армию пошел.

Из огня да в полымя?

— Стоп. Армию нам, кажется, не заказывали.

Но его не остановить.

— Батя служил — а я хуже?

— Но то война была.

— И нам осталось!

Про войну он пусть с кем-то другим. Я обессилел.

— Ну, рудник у нас военного значения. Броня — в армию не берут. Но я добился!

«Ты бы чего-нибудь хорошего добился!» — мелькнуло у меня.

— Батя старые связи поднял.

Да, добрый батя!

— В самый опасный отряд!

— Партизаны? — предположил я.

— Вроде того! — Пека кивнул.

— В мирное время?

— Да.

Надо бы передохнуть. Куда мчимся? У меня же был стройный план. Кто сценариев про рабочий класс не писал? Стройка, трудности, преодоление, апофеоз. А мы где? В партизанах?

— Нормально служил. Только дома дела...

— Батя?

— Ну! Добыча металла, — с ударением на «о», — непростой, вообще, процесс. Руду рвут, выгребают, катят на комбинат. Там ее дробят, прокатывают между мелкими чугунными шариками. Затем флотация — в большой бочке: заливают руду кислотой, и крошки металла поднимаются пеной. Такая вот драгоценная пена. Затем ртутью заливают ее. Ртуть вбирает золото. И выходят такие невзрачные бляшки. Их и берут.

— Куда?

— Ну, выносят! Надо же как-то выживать?

То есть батя и канавщиком не ударил в грязь лицом.

— Но ртуть вроде вредна? — поинтересовался на всякий случай.

— А кто сказал, что будет легко?

Видимо, я так считал.

— А ты как хотел? — Пека грозно навис надо мной, как коршун!

— Я? Никак.

— Плавят эти бляшки дома, на сковороде...

Не читал такого в поваренной книге.

— Золото на сковороде остается, пары ртути — в тебе. Мать приходит с парткома — батя зеленый весь. Мать к телефону — батя вырывает шнур! Тут — или смерть, или тюряга. Вызвала «скорую»... Батя потом ей всю жизнь не простил! Ну, сел. Попал на уран.

— Пьяная Гора?

— Угадал!

Умеют устраиваться.

— Но перед приездом милиции — ясное дело, раньше «скорой» поспела — батя бляшки те, недоплавленные, успел сунуть мне. Я как раз со школы пришел. «Держи, сынок!»

Да. Завидное наследство.

— С собой здесь!

Я вздрогнул. Он полез за пазуху, вытащил кулек, с грохотом высыпал на пол тусклые бляшки.

— Думал: может, тут сунуть кому придется... Ну, в плане поступления...

Что ж не сунул-то? Приходится мне отдуваться! Хотя вряд ли бы у кого-то подношение это вызвало восторг. Вид у этих сокровищ невзрачный. Способ приготовления — смертельный.

— Вот! — придвинул ко мне одну, самую поганенькую. — Сделаешь все нормально — возьмешь...

...билет на тот свет.

— Спасибо, — мужественно произнес я. — Дальше рассказывай.

Пека, подумав, завернул драгоценности, в том числе и мой будущий гонорар, спрятал.

— Ну, так... Мать виделась с ним. Ну и я, ясное дело, наезжал. «Отличник боевой и политической подготовки»! Батя гордился.

Семейство их, похоже, и в ртути выживет!

— Мамка — парторг! На том самом руднике, где батя трудился. Там не только же заключенные...

— Но и парторги.

— Идейность — это от матери у меня.

Пока не заметил.

— Ну и Кузьмин батю не забывал!

Просто какие-то гиганты, не люди!

— Скорешились они, когда Кузьмин меня мальцом еще из-под завала вытащил. «Кузьмин др-руг!» — батя повторял. Но когда мать хлопотала у Кузьмина за него — запрещал. «Все нор-рмально! Советский Союз!» Эта присказка — «Советский Союз!» — была у него вроде теперешнего «О’кей». А тут вдруг Кузьмин сам к нему: «Хошь прославиться? Всесоюзный рекорд!» А батя и на воле с «Доски почета» не слазил. И тут лучший экскаваторщик!

— Только что был канавщик?! — воскликнул я.

— Так продвинулся! Работал с душой. Ну, чтоб скорее освободиться.

— Так...

— В общем, знал Кузьмин, к кому обратиться. «Так что за рекорд от уголовников?» — батя торгуется. Соображал! Мол, по дешевке не продаемся. «А не будет никаких уголовников. Вольные люди». Все знали: слово Кузьмина — кристалл!

— Нормально, — пробормотал я.

— Что нормального-то? — впился в меня яростным взглядом. Ему не угодишь. — А знаешь, как рекорд делается?!

— Не знаю. Но охотно узнаю.