Сон о чужой стране

Пассажир вышел из автобуса и направился по дороге, ведущей к дому. Светила почти полная луна, но, не будь у него карманного фонарика, он бы заблудился в лесу. Дорога к дому шла в сторону от шоссе, и свет автомобильных фар не попадал на нее. Проваливаясь в снег, он брел по обочине дороги, твердя про себя свой последний довод, которым хотел убедить профессора. Если и это не удастся, единственное, что тогда остается, — это лечь в больницу, если только у него не достанет мужества броситься в ледяную воду озера и покончить счеты с жизнью. Пассажир почти совсем не надеялся на успех. Он пытался представить себе профессора за его письменным столом, рассерженного его неожиданным поздним визитом. Но ему мерещились почему-то только широко распахнутые крылья бронзового орла и длинный клюв, погруженный во внутренности пленника. Пробираясь под деревьями, он вполголоса умолял:

— Заразиться от меня некому, господин профессор. Я всегда был одиноким. Родителей у меня нет. Моя единственная сестра умерла в прошлом году. И я ни с кем не встречаюсь, ни с кем не разговариваю, только с клиентами в банке. Иногда в кафе сыграю с кем-нибудь в шашки, и все. Если вы считаете, что так нужно, я вообще никуда не буду ходить. На службе, в банке, я постоянно ношу перчатки — ведь банкноты, которые приходится считать, такие грязные. Я приму любые меры предосторожности, любую вашу рекомендацию; только не отказывайтесь продолжать лечение, господин профессор. Я уважаю закон, но ведь дух закона важнее, чем буква. Вот я и буду придерживаться духа закона.

Перед его глазами опять встал Прометей, терзаемый безжалостным клювом, и пациент, как бы желая предупредить ответ, которого он уже не мог больше слышать, грустно произнес:

— Не люблю я телевизор, господин профессор, глаза у меня от него слезятся, а потом, я в жизни не играл в гольф.

Под деревьями, обсыпанными снегом, пациент вдруг остановился, и упавший с ветвей ком стукнулся о его зонтик. Это было совершенно невероятно: в свисте ветра ему почудились звуки музыки. Ему показалось даже, что он узнал мелодию вальса из «Парижской жизни»[13], доносившуюся из темноты и снега, окружавших его. В прежние приезды он видел эту местность только днем; сейчас падающие снежинки касались его лица, звезды мерцали между ветвями над его головой, и у него вдруг появилось такое ощущение, будто он потерял дорогу и пришел к незнакомому дому, где в полном разгаре веселье.

Но, дойдя до поворота, пациент узнал и портик дома, и овал окон, а также крутую крышу. С нее через короткие промежутки падали комья снега со звуком, напоминавшим хруст разгрызаемого яблока. Только это и было ему знакомо: ведь он никогда раньше не видел этот дом таким — сверкающим от огней и шумным от голосов. Может быть, архитектор построил два одинаковых дома, и он, заблудившись в лесу, пошел не в ту сторону? Чтобы убедиться в этом предположении, пациент подошел поближе к окнам, снег под его галошами хрустел, как разламываемые бисквиты. В это время из распахнувшейся двери, шатаясь, вышли два молодых офицера. Оба были сильно пьяны.

— Подвела меня цифра девятнадцать, — говорил один из них, — это проклятое девятнадцать.

— А меня ноль подвел. Битый час я ставил на ноль и ни разу...

Первый офицер вытащил из кобуры пистолет — при лунном свете было видно, как он им размахивал.

— Сейчас во всей ситуации не хватает только самоубийства.

— Осторожнее. Может быть, он заряжен.

— Он действительно заряжен. Что там за человек?

— Не знаю. Садовник, наверное. Ты поосторожнее с этой штуковиной.

— Пойдем-ка выпьем еще шампанского, — сказал первый.

Неверными движениями он попытался засунуть пистолет обратно, но оружие упало на снег, и офицер тщательно застегнул пустую кобуру.

— Еще шампанского, — повторил первый, — пока туман не рассеялся...

И оба неверными шагами направились в дом. Темный предмет остался лежать на снегу.

Пациент подошел к окошку. Если он не сбился с дороги, — то это окно профессорского кабинета. Заглянув, он окончательно убедился, что в темноте пришел не туда: вместо квадратной комнаты с массивной мебелью — письменным столом, шкафом и книжными полками — он увидел большой зал, ярко освещенный канделябрами; стены, увешанные картинами сомнительного содержания, на которых девицы в прозрачных одеяниях склонялись над струями фонтана и водяными лилиями; группы мужчин в парадных мундирах и вечерних костюмах окружали столы, за которыми сидели игроки в рулетку. В ночной тишине слышался голос крупье: «Faites vos jeux, messieurs, faites vos jeux»[14]. A в глубине темного сада оркестр играл «Голубой Дунай»[15].

По колени в снегу неподвижно стоял пациент, прижимая лицо к оконному стеклу. «Дом не тот? Нет, дело не в этом. Это просто не та страна», — думал он. У него появилось предчувствие, что отсюда он уже никогда не найдет дорогу домой — слишком уж далеко он забрался.