Сон

Приспелкин, играя пальцами, заметил, что Настасья Егоровна могла бы жить в довольстве, что незачем ей так убиваться над кондитерскими рубашками. И Прасковья Ниловна внутренне соглашается с этим. И Настенька, да и она ни в чём не нуждались бы, если б Приспелкин женился на Настеньке. Он – богач. Ишь какие у него часы. Но вдруг мысль, что он – мужик необразованный, смущает её… И ей, во чтобы ни стало, хочется рассеять все подозрения Приспелкина насчёт кондитера. Возможно ли, чтобы её Настенька так унизилась…

Свистун сожрал свою гусятинку, и у него опять жжёт и щекочет под ложечкой. Он лёг на спину и вытянул ноги. И он такой бледный, живот его так вздувается, так странно торчат его уши, что Прасковья Ниловна подходит к нему в ужасе и тормошит его. Он поворачивает к ней лицо и хохочет.

– Всё ладно, всё ладно! – произносит он, по обыкновению, весело.

Проходит ещё полчаса и ещё. Нельзя уж больше ждать. Гость уныло смотрел на принесённые им закуски. Прасковья Ниловна зажгла лампадку, в комнате повеселело, и они сели за ужин.

Но, кроме Свистуна, никто не ел. Гость надулся и иногда сквозь зубы говорил: «Пора бы, кажется!» Прасковья Ниловна горела от стыда. После ужина Свистун прыгнул в постель и, тяжело дыша, положил обе руки под голову и старался заснуть, хлопая глазами. Он лежал теперь боком, и его ноги казались спичками. Это были босые ноги, с огромными мозолистыми ступнями; пальцы ног судорожно двигались.

– Пора бы! – громко произнёс Никита Васильевич в одиннадцать часов, свирепо глянул на дверь и встал.

Прасковья Ниловна была совсем унижена. С притворной улыбкой, путаясь во лжи, она стала объяснять Приспелкину, что Настенька – она теперь вспомнила только – приглашена на сочельник к генеральше Зверюгиной и, должно быть, её там оставили ночевать. В то же время она видела, что мелочной торговец этому ни на волос не верит, и унижение её ещё усугубилось.

Но тут дверь распахнулась, и вошла Настенька, девушка лет семнадцати, с миловидным неправильным личиком и чёрными как у матери глазами. На ней было новое пальто, отделанное плюшем, и алая шляпка с белым пером.

– Фуй! Как оливой смердит! – вскрикнула она и с презрением посмотрела на мелочного торговца.

Новое пальто и алая шляпка поразили Прасковью Ниловну.

– Что вы так глядите, маменька? Это мне сегодня подарили… Ах, маменька, как у нас скверно! На лесенке чуть ног не сломала! Папенька в водянке прохлаждаются. Вместо гостя – какой-то сюжет неподходящий… Хоть и в сюртуке, а мужик мужиком… Сами вы – нищая голодная, голодная… Денег у вас нет. Сыро, со стен течёт, плесенью пахнет. Не сегодня-завтра папенька умрёт, пенсию уполовинят. На что жить будем? А ведь мне хочется молодость свою чем-нибудь помянуть. Что мне замуж идти за него. Он бить меня будет. Ишь как смотрит! Нет, я полюбила душончика. У него заведение кондитерское, каждый день двадцать рублей чистой выручки. Есть с чего подарки делать. Жене не сделает, а мне сделает. Вы пощупайте только – материя какая, а платье-то какое… А часики! Да он меня как куколку в один миг одел – и башмачки, и чулочки, и подвязочки.

Она показала подвязки. Она болтала точно пьяная и задыхалась от радости. Никита Васильевич угрюмо надевал шубу, и лицо его побагровело.

Прасковья Ниловна дрожала. Ей хотелось кинуться на дочь и оттаскать её за волосы. Но Настенька сильнее, да и чужой человек был в доме. Она побледнела. И больше всего ужасало её, что дочь, поступив на содержание, бросит её и забудет. Она не сомневалась в этом.

Настенька продолжала:

– Скучно мне, маменька, у вас было, ах, как скучно! И наголодалась я, и холоду натерпелась! Ничему вы не выучили меня, и сами ничего не делали. Всё на что-то надеялись… Дождались! Теперь я вольная пташка!

Она поклонилась. Прасковья Ниловна закашлялась. Это был припадок ненависти к дочери. Она постучала кулаком по кулаку, но язык у неё точно отнялся. И она не могла встать с места.

– Я, маменька, за сундуком приехала! – сказала, наконец, дочь каким-то торжествующим тоном, показавшимся старухе особенно обидным. – Мы с вами расстаёмся! Мне жить тут больше нечего!..

У Прасковьи Ниловны брызнули слёзы. Она в отчаянии протянула к дочери руки. Но в это время Приспелкин, уходя, так страшно хлопнул дверью, что весь мезонинчик затрясся и в комнате стало темно.