Сомнение

Когда пришло время Леонид вымыл трижды руки – водой, мылом, спиртовым раствором. Старательно надел полученные халат, маску, шапочку и столь нелепый, рассмешивший впервой за несколько часов Алину, разместился в кресле перед родильной, ожидая, когда его позовут. Он должен был присутствовать при рождении долгожданного сына – иных вариантов и быть не могло. Воды отошли, но схватки затихли. Врач решил подождать час-другой и после стимулировать роды. Леонид остался ждать. Сам не заметил, как уютно вжался в кресло, успокоился, в череде нескольких попыток опытным путем занял максимально удобную позу и задремал.

Ненадолго, потому что скоро в родильной послышался какой-то шум и возня. В мутной пелене сна, с заложенными отчего-то ушами, он без стука и спросу отворил дверь палаты, забрел почти наощупь внутрь. Кабинет отчего то сильно изменился с момента, когда он сюда заглядывал до того, как заснуть. Стал больше, возможно за счет того, что значительно опустел: вся мебель, инструменты и аппараты куда-то делись, а осталась одна кушетка и облезлые черно-синие стены, которые будто… дышали. Да, она были живыми, подвижными и пористыми и напоминали легкие курильщика, с сипением и хрипотой фильтрующие воздух. Но эти фантастические перемены, как ни странно, пугали его меньше, чем увиденная картина. Алина, раздувшаяся еще сильнее, стояла у кушетки и с ужасом взирала на свой подвижный живот, который увеличился до отвратительно-пугающих размеров, кожа на нем натянулась и начала потихоньку рваться, а внутри активно перемещалось нечто. Вот-вот, подумал вдруг Леонид, эти уродливые растяжки станут трещинами, а трещины зазияют кровавыми ранами, из которых покажется густая краска крови и поползет вниз по ногам. Но этого не произошло. Кожа выдержала все. Пахнуло сырым мясом, живыми пульсирующими внутренностями. На работе ему уже приходилось сталкиваться с подобными запахами, но те случаи всегда были связаны со смертью, а тут, казалось бы, зачиналась новая жизнь.

Алина хрипит и скулит сквозь зубы, но спасительная муть и глушь вокруг, как в контузии, заглушает для него этот непереносимый аккомпанемент. Леонид все равно хочет выйти, но не может и пошевелиться. Он хочет закричать, но не способен выдавить и звука из разинутого рта. Он понимает – ему нужно быть здесь, он обязан.

Его узкий взгляд вдруг расширяется, становится панорамным. Он замечает, что в палате откуда-то взялись, не вошли в дверь, а миг появились какие-то люди – маленькие человечки в белых халатах, ростом метра полтора максимум. Их слишком много, они кривенькие и суетливые. По-дурацки быстро, как в ускоренном режиме прокрутки кинопленки, они бегают вокруг Алины, обступают, тычут в тело приборами, щиплют за кожу, ведут себя, как дикарские детишки при встрече с белым человеком. Заглядывают внутрь. Алина начинает реветь вепрем, задрав голову – вся шея в венах. Леонид закрывает руками уши, но продолжает смотреть. Человечки вдруг отступают от нее, синхронно оборачиваются и впериваются в уже в него. Их лиц не разобрать – одни чёрные глаза и хирургические маски.

– Его нет! – орут они хором, – Ребёнка нет!

Все стихают на секунду, чтобы Алина заорала с новой силой:

– Лёня, он в тебе! Он теперь в тебе!

Леня смотрит вниз – его живот округляется и растет на глазах. Ещё пару секунд и он не видит свой пах, ноги. Внутри него начинает что-то биться. Из бока под ребром выползает детская пятка. Замутнённость пространства проясняется, когда ей надо бы затопить все вокруг.

– Рожай! – кричит Алина, – Лёня, рожай, иначе он задохнется в тебе! Он умрёт в тебе, слышишь!?

«Как рожать-то, дура?» – думает он про себя, но ничего не произносит. Но здесь и сейчас говорить не обязательно. Она читает его мысли, заливается слезами, задыхается. Один из человечков подносит Леониду скальпель, и вкладывает бликующих острым лезвием инструмент ему в руку.

– Режь! – он слышит ее мысли.

– Реееежь! – наконец, набравшись последних сил, вырывает Алина из своей глотки вопль, и вены на её шее снова надуваются жирными червяками.

Леонид послушно сжимает скальпель крепче. Секунда задержки – он просто не знает, где лучше полоснуть, чтобы не поранить внутри младенца. Тело раздулось и сталось будто бы не его, потому и кромсать его не страшно и не жалко.

Он выдыхает и, как стеклорезом, от солнечного сплетения до паха – одним резким ровным движением сверху вниз… режет. Скальпель хорош. Сначала снизу вываливаются кишки. Леня пытается их подхватить руками, собирает в охапку. Ребёнок же не пробился через плаценту – кожи нет, живот развернут, но есть еще одна молочная, полупрозрачная плёнка – и младенец бьётся в неё. Леонид, боясь поранить ребёнка, бросает скальпель и рвёт плаценту руками. Протыкает её пальцами, как полиэтиленовый пакет и тянет в разные стороны. Новорожденный вываливается из него на пол – мокро, склизко, с мерзким шлепком, как мокрый снег. Леонид не успевает поймать ребенка, ведь свободна лишь одна рука, в другой – собственные кишки.