Сомерсет Моэм

В те редкие месяцы и недели, когда Моэм в сопровождении Хэкстона не бороздил океаны, супруги пытались жить на два дома. То в доме Сайри в Риджентс-парке, том самом, где они некогда танцевали до утра, то в доме Моэма на Честерфилд-стрит; особняк в Риджентс-парке Моэм не любил, так как в свое время он был подарен Сайри Селфриджем. Затем Сайри продала свой дом в Риджентс-парке, переехала к Моэму на Честерфилд-стрит и заняла его рабочий кабинет, превратив его в свою спальню — кабинет из-за многомесячных разъездов хозяина все равно пустовал. А в 1926 году супруги разъехались, жили врозь, так сказать, официально. Сайри — или в Нью-Йорке, или в Лондоне, на Кингз-Роуд, в Челси, или на вилле «Maison d’Elize» в Ле Туке, на морском курорте на севере Франции, неподалеку от тех мест, где бросал якорь паром Кале-Дувр. Между прочим, именно здесь, на вилле «Дом Лизы», где имелись площадки для гольфа и даже собственное казино, Хэкстон однажды проявил себя «во всем блеске»: выиграв в рулетку много денег, по обыкновению напился, всю ночь буянил, а под утро заснул в чем мать родила на полу в спальне, обсыпанный тысячефранковыми банкнотами…

Моэм же тем временем переехал с Честерфилд-стрит на Уиндэм-плейс и купил виллу «Мавританка» на Лазурном Берегу, на мысе Ферра, между Ниццей и Монте-Карло, и в августе 1927 года перебрался туда вместе с Хэкстоном на постоянное жительство — напомним, что в Англию секретарю Моэма путь был заказан, там он являлся персоной нон-грата.

«Персоной нон-грата» был Хэкстон, естественно, и для Сайри. Она его люто ненавидела, считала своим главным врагом и соперником, что следует хотя бы из ее письма журналисту, их общему с Моэмом приятелю Биверли Николзу. Письмо это представляет собой темпераментный монолог нелюбимой, ревнующей и обиженной жены. Приведем его здесь с незначительными сокращениями — в нем многолетний ménage à trois проявился лучше некуда.

«…И дело не только в сексе, дорогой Биверли, — пишет Сайри. — Что касается секса… если брак разрушен, какое, в конце концов, имеет значение, кто его разрушил, женщина или мужчина?.. Что меня действительно выводит из себя, отчего моя жизнь становится совершенно невыносимой, — так это то, что Джералд — лжец, обманщик и проходимец… Никто не станет отрицать, что Джералд необычайно обаятелен… Он мил, ничего не скажешь, что не мешает ему беспробудно пить, врать по любому поводу, да и на руку он нечист: любой мало-мальски разумный человек ни за что не оставит свой кошелек в комнате, где находится Джералд. Да, он привлекателен, и не только внешне, хотя и внешне тоже: все мы знаем, такой, как он, если надо, даже с гиеной в постель ляжет. Конечно же этот человек вызывает у меня отвращение, я не могу смириться с мыслью, что Лиза вынуждена расти в такой обстановке, хотя я прекрасно понимаю: рано или поздно бедной крошке все равно придется столкнуться с правдой жизни. Будь Джералд другим человеком, я бы сумела смотреть на происходящее сквозь пальцы. С чем я никак не могу примириться, так это с жутким психологическим давлением, которое он оказывает на Уилли. В свое время я подавала бедному Уилли массу идей… он даже читал мне вслух свои рассказы, говорил, что от чтения вслух меньше заикается. Теперь же, стоит мне поделиться с ним какой-то идеей, как она гибнет на корню, в зародыше. И губит ее Джералд. Если я покупаю картину, кто говорит, что она никуда не годится? — Джералд. Если я обставляю комнату, кто утверждает, что обстановка дешева и вульгарна? — Джералд. Если я завожу новых друзей, кто настраивает против них Уилли? — Джералд, кто ж еще. Он всю жизнь посвятил тому, чтобы меня не было… не было… не было».

Супруги договариваются ездить друг к другу в гости: Моэм к Сайри — в Нью-Йорк, или в Лондон, или в Ле Туке, на виллу «Дом Лизы». Сайри к Моэму — на Лазурный Берег. Договариваются, но ездят редко, Сайри была у Моэма на Лазурном Берегу всего единожды, Моэм же у Сайри в Ле Туке — считаные разы. Моэма такая «дислокальная» жизнь вполне устраивает. «У нас с женой все отлично устроилось, — пишет он Бертраму Алансону. — У нее дом в Лондоне, у меня — на Ривьере, и мы будем, когда нас обоих это устроит, ездить друг к другу в гости. Думаю, и для нее, и для меня такой выход — наилучший. Мне же это даст возможность, в которой я так нуждаюсь, трудиться в свое удовольствие и ни на что не отвлекаться…»

Зато Моэм и Хэкстон все эти годы, да и последующие, были неразлучны: сегодня по новым законам в некоторых странах их вполне могли бы обвенчать в церкви. Моэмы же, законные муж и жена, за двенадцать лет брака прожили вместе едва ли несколько месяцев, и на основании приведенной выше хронологии этого, выражаясь по-научному, «дислокального» брака развел бы их любой суд. Что, собственно, и произошло — правда, лишь в 1929 году.