Александр Трифонович агитирует меня писать следующую статью – о читателе, где поговорить о всяких материях…
«Дорогой Владимир Яковлевич!
А я пользуюсь случаем – поздравить Вас с Новым годом! пожелать Вам здоровья, бодрого духа и успехов в Вашей личной, литературной и в редакционной работе!
(И давайте, в частности, пожелаем друг другу, чтобы в 1964-м булгаковский роман – пока хотя бы этот! – увидел свет.)
Никакого недоразумения с бластофагом не произошло, я дал адрес Вашего московского приятеля своему подопечному. Если тот не написал – то значит…
Я работаю крепенько, а что получится – побачим.
Крепко жму руку!
Искренне к Вам расположенный
Подписан к печати № 1 «Нового мира» за 1964 г. В номере: А. Кузнецов. У себя дома. Повесть. Л. Волынский. Двадцать два года. Публикация из наследия И.С. Шмелева, С. Маршака, С. Щипачева, М. Рыльского. Статья Ю. Черниченко «Целинная дорога». Статья В. Лакшина «Иван Денисович, его друзья и недруги». Рецензии Л. Лебедевой, Ф. Светова, В. Солоухина, А. Синявского и др.
Попутное
Фактически номер вышел лишь в конце января. Дата 29.ХП.63, по-видимому, была дана не по последнему, а по первому подписанному в печать листу. Цензура и дальше делала так, в согласии со специальным указанием, чтобы дезориентировать тех читателей, у нас и на Западе, которые внимательно следили за сроками выхода журнала.
После работы собрались отметить Новый год – Александр Трифонович, Дементьев, Кондратович, Герасимов[62] и я. Сидели в ресторане «Будапешт», наверху.
Поднимая первый тост, Твардовский говорил: «Легкой жизни и впредь я вам не обещаю. Мы же сами хотели этого, сами печатали повесть Солженицына».
Он говорил об общей невнятице в идеологии и политике. «Когда я в книге теряю нить, что-то не понимаю, как я поступаю? Листаю назад страницы, возвращаюсь к началу. Так же надо бы и в общих вопросах: запутались – вернемся к началу».
…
Статью о Солженицыне несколько дней держали в цензуре, не подписывая. Голованов «советовался» выше, но итог благоприятный, сегодня, кажется, разрешили.
…
После конца рабочего дня вдвоем с Александром Трифоновичем забрели в «Будапешт». Тут он рассказал, чего не говорил в редакции, что приехал из Рязани Солженицын и был у него в воскресенье. Встреча была очень хороша, и А.И. не смотрел даже на часы, что когда-то так обидело В.П. Некрасова. Солженицын говорил с полным пониманием о журнале, о его роли. Он вчерне закончил роман в 35 листов и еще, кажется, повесть кончает из времен революции. Звал Трифоныча в Рязань, чтобы там, в тишине, вдали от редакции и московского шума, он познакомился бы с романом.
Твардовский считает, что Солженицын получит Ленинскую премию, на которую его выдвинул журнал, несмотря ни на что.
…
Вышел наконец сигнальный № 1 с моей статьей об «Иване Денисовиче».
…
…
Вечером поехали на Пушечную улицу, выступать в Доме учителя. Кроме нас, редакторов, были: Бондарев, Дорош, Войнович и Солженицын. Твардовский хорошо, дружелюбно и непринужденно вел вечер. Говорил о журнале: Запад не знает такого типа издания – без картинок, толстый журнал, одновременно художественный и публицистический. Во многих странах такого рода изданий просто нет. Этот тип журнала создан особыми условиями и традицией русской литературы XIX века, которая представляла и общественную мысль. Говорил о читателе, о связи с ним – как неотъемлемой части журнала.
Солженицын выступал дельно – говорил не о литературе, а о проблемах школы, в частности в связи с ростом преступности среди молодежи. Завышение отметок, невозможность для директора исключить кого-либо из школы – все это создает атмосферу ханжества.
Один из выступавших затем учителей ругал нашу критику: мол, нет у нас Белинских, ни одного не вырастили. «Вот уж неправда, – тихонько сказал сидевший рядом со мной Солженицын. – Мне критика «Нового мира» нравится больше всего в журнале. Отдел прозы – когда хорош, когда дурен, поэзии – вовсе плох, а критика у вас блистательная».
Несмотря на завышенность похвалы, не могу сказать, чтобы она меня не порадовала.
Глядя на первые ряды, где сидели подслеповатые заслуженные учительницы, этакие старушки-мыши, которые переглядывались, перешептывались, враждебно зудели, Солженицын сказал, наклонившись ко мне: «Самая косная публика. Это они в 30 – 40-е годы калечили в школах людей».
Кончился вечер небольшим застольем в ресторане «Берлин». Солженицын все время спешил, разошлись рано.