Соломка и Зверь

- Ну вот, - недовольно отвернулась Меланья. – Ты теперь тоже стал весь такой ранимый и нежный, слова не можешь выдавить. Давай, мучай меня дальше, сейчас я придумаю самое страшное, пока ты будешь жеманничать, как девица, боясь сказать правду.

У Антона раздулись ноздри.

- Он о тебе всё знает! – на одном дыхании выпалил он.

- То есть?

- Он знает, кем был твой отец.

Соломке стало неловко.

- Я в курсе.

Антон прищурился и стал молча её разглядывать.

- Правда, я знаю!

- Мне показалось, вы вместе.

- И это правда.

- Как такое может быть? Твой отец…

- Гнат ненавидел меня, когда встретил, это по счёту уже третья правда. Но теперь всё изменилось. Он очень… он злился на меня, потому что не мог простить, хотя понимал, что я ни в чём не виновата. И он сумел забыть. Простить.

- Да ну? Вот так просто взял и простил? Как? Самовнушением?!

Теперь, в устах другого человека, пусть даже скепсиса в голосе было не особо много, данное утверждение действительно звучало сомнительно. Так сильно ненавидел… готов был мучиться, только бы не замечать этой постыдной тяги, презирал её наследственность… и простил? Только потому, что испугался, что Меланья переспит с кем-то другим?

Она закрыла глаза рукой и вздохнула. Нужно или верить Зверю, или нет, а она уже вроде как решила верить, потому что иначе просто страшно подумать, что произойдёт… но как же сложно не замечать нестыковки. Она и сама думала – слишком легко остыл, так не бывает. Сколько не повторяй, что её вины в действиях отца нет, сердцу-то разум не указ. Где-то глубоко внутри она подспудно ждала, что Гнат передумает, откажется, скажет, пошутили и хватит, теперь каждый сам за себя, переспит и бросит, мол, использовал по назначению и тем самым снова указал на её место.

Хватит!

- Извини, - Антон действительно выглядел раскаивающимся. – Просто ты мне не чужая, ты мне уже как сестра, мы через одно и то же болото прошли. Не хочется давать тебя в обиду. Я долго думал, говорить или нет. Но лучше знать правду… раньше, чтобы самим сделать выбор. С нашими родителями нам не дали узнать правду – и вот что вышло.

- Спасибо.

Искренняя забота по-прежнему была непривычна и приятна. Обычно приходилось сталкиваться  с равнодушием, иногда - с агрессией. Только мама и Троя… потом почему-то ещё Тартуга помогал, не ожидая ничего взамен, потом Антон. И Гнат. Оказывается, не так уж и мало на свете неравнодушных?

- Может, это я что не так понял. Вообще-то Гнат меня спас. Когда он пришёл, мы уже выезжали. Я лежал в багажнике кулём, связанный, с вонючим кляпом во рту и чуть не обделался, когда машина завелась. Сама знаешь, что бы со мной произошло по приезду на место. Выжали бы из меня лужи крови, убили и бросили на видном месте, как хлам. Я ему по гроб жизни обязан. Но и скрывать от тебя не могу.

- Говори, конечно.

- Когда он пришел, один из охранников ему кричал, пока прятался и отстреливался. Он кричал: «А ты, лох, парень. Лошара ты! Ты хотя знаешь, что девка твоя отродье Соринова? Его дочь? Тебя пользует продолжение Соринова, осёл». А он не ответил, но когда выскочил из-за ящиков, я сам испугался. Тот еще орал, что твоя грязная кровь всё равно себя покажет, но потом зверь, вернее, Гнат...

Антон хватал воздух, как рыба на суше.

- Не надо, не говори.

Слышать, что именно сделал с похитителями Зверь, совсем не хотелось. Главное – убил, нейтрализовал угрозу, потому что иначе было нельзя, а подробности пусть остаются в тени.

И гены… Когда-то Зверь сказал, что в жилах Соломки течёт дурная кровь, что в ней порченые гены, которые нельзя передавать по наследству. А теперь что же? Взял да передумал? А как насчет совместных детей? Потомства, которое понесёт эти гены дальше?

«Не бывает чудес, - насмешливо хмыкнул здравый смысл. – Не бывает, детка. Значит, обман. Значит, тебя надули».

Но если не верить ему…

Соломка потерла ладони друг о друга.

- Ладно, прости еще раз. – Антон помолчал. – Я не хотел вам мешать. Я дурак.

- Всё нормально, только хватит извиняться.

- Понял.

Антон отодвинулся и действительно замолчал. А вокруг Соломки сгущалась неуверенность, темнота подступала, подкрадывалась и готовилась принять в свои объятья. Просить за Ленсуазу? За издевательства? За боль и смерть?

Кто может такое простить?

Тут неожиданно вспыхнул экран телевизора, отчего оба вздрогнули, так как его не включали. На экране показалась гладко причесанная и идеально накрашенная девушка, улыбающаяся стопроцентно искусственной и от этого ещё более великолепной улыбкой. За девушкой была белая стена с эмблемой Племени – контуром зверя.