Солнцеворот

Трое вышедших заикнулись было что-то возразить, но Левмир отвернулся, давая понять, что разговоры ему не интересны. Новоявленные командиры повернулись к подопечным.

— Так! — гаркнул один из них. — На первый-второй-третий — рассчитайся!

Их поделили на три смешанные группы и повелели запомнить номер. После чего каждый из «командиров» взял себе по группе и выбрал время, чтобы не толкаться всем одновременно. Группе Зяблика достался низкорослый командир с бледным печальным лицом и — вечерние часы. Тело быстро вспомнило привычные нагрузки, и в душе поселилась радость.

Заключенные, к которым вдруг начали относиться как к людям, поначалу дичились, но пару дней спустя привыкли. Распрямились плечи, разогнулись спины. Люди перестали дрожать на ветру. Еды стало больше, и она стала вкуснее (говорили, что корабельного кока разжаловали, заменив самым тупым матросом, который готовил лучше, но наверняка не знал никто), трюмы мыли ежедневно, а в свободное время разрешалось гулять по палубе.

«Надо же, — услышал как-то, засыпая, Зяблик. — Вампир учит людей вести себя по-человечески».

Перемены, однако, пришлись по вкусу не всем. Матросы скорее обрадовались, когда у них с души упал груз. А вот капитан и старпом мрачнели с каждым днём всё больше. Потому что Левмир совал нос повсюду. Он менял график дежурств, обнаружив, что самые тяжелые смены достаются самым третируемым матросам; он вытаскивал на свет тщательно спрятанные запасы круп и солонины; он заставлял ловить рыбу.

На пятый день душенька капитана не выдержала. Средь бела дня, когда Зяблик привычно уже сидел у борта, стараясь казаться незаметным, на палубе появилась ошалевшая лошадь, которая на каждом шагу издавала изумленное ржание. На спине у неё восседал, шатаясь во все стороны, мертвецки пьяный капитан. В одной руке он держал бутылку темно-зеленого стекла, в другой — саблю.

— Пирррраты! — орал он. — Это мой, сука, корабль, и никому не будет позволено здесь, пока я — тут!

Тут он неосторожно махнул саблей, попал по лошади. Порезать не порезал — сабля была тупая — но напугал. Лошадь взвилась на дыбы, и капитан грохнулся на палубу. Захрапел он, кажется, ещё в полете.

Левмир, перед которым всё это происходило, с интересом досмотрел представление. Потом тихо засмеялся и, приласкав лошадь, потрепав её по шее, повел обратно в трюм. Как капитан в таком состоянии умудрился справиться с подвесом и вывести лошадь по крутой лестнице, не знал никто. Даже сам капитан, проспавшись, не смог ничего по этому поводу сказать. Собственно, он и вовсе не вспомнил своей отчаянной битвы с пиратами.

После этого случая капитан, уронивший свой авторитет, старался заключенным, да и матросне, на глаза не попадаться, и руководил большей частью старпом. Пьяный капитан на перепуганной лошади ознаменовал собой окончательный перелом в жизни «Летящего к Солнцу». Дикие звери начали превращаться в людей. Появилось такое понятие, как «дружба». Вспомнили такое слово, как «гордость». Убийства прекратились, драки сошли на нет. Да и некогда было заниматься ерундой — на тренировках выматывались так, что лишняя минутка без движения была ценностью, с которой только дурак согласился бы расстаться.

Одно осталось неизменным: Зяблика не любили. Нет, ему больше не мочились на «постель», его не били, не оттирали от ведра с едой (у него, как и у всех, была теперь деревянная миска и ложка). Но — сторонились, поглядывали косо, не разговаривали и старались рядом не стоять. Очередным испытанием для Зяблика стало одиночество.

Одиночество и подтолкнуло его однажды утром, после завтрака, к Левмиру.

Человек с Солнцем в Глазах сидел на носу корабля, будто одна из тех деревянных фигур, что крепили туда не то для красоты, не то для устрашения врагов. Зяблик, опасливо косясь, прошмыгнул мимо рулевого, который благополучно дремал, держась за штурвал.

— Ну, здравствуй, Зяблик, — сказал Левмир, бросив на него равнодушный взгляд через плечо. — Чего-то хотел?

Зяблик с трудом сглотнул комок.

— Я… Да я просто хотел… Ну, узнать. Может, надо чего? Я бы сразу…

— А что ты можешь?

Вопрос был задан просто, без подвоха, но Зяблик немедленно опустил голову. Не мог он практически ничего. Но вдруг что-то внутри него раскрылось, и, едва ли не задохнувшись от собственной наглости, Зяблик сказал:

— Разбавить одиночество.

Левмир засмеялся — так же тихо и по-доброму, как над пьяным капитаном.

— Одиночество меня не тревожит, Зяблик. Когда рядом нет того, кто нужен, одиночество лучше, чем сотня «друзей».