Солнце в рукаве

В возможность открытия чакр (а если честно, то и в их наличие) Надя не верила, но на занятие решила пойти – из любопытства. И с тайной надеждой познакомиться с кем-нибудь, кто тоже ждет ребенка. И может быть, Наде повезет, и та, другая, потенциальная подруга, тоже будет бояться стать мамой. И они смогут часами это обсуждать.

Но другие беременные, пришедшие на занятие, казались забавными куклами, одинаковыми в беззаботной своей улыбчивости, в блеске ухоженных зубов, в пряничной нарядности. У всех – разноцветные, как леденцы, спортивные костюмы и яркий педикюр. Они обсуждали мужей, диеты и йогические асаны – и все это в щебечущей интонации. Стайка круглобоких нежных тропических птиц.

Надя была чужаком, это сразу чувствовалось. Унылая, серая и нервная, она пришла на первое занятие в растянутом синтетическом костюме, с томиком Лимонова в руках, не смогла поддержать разговор о пользе озоновой терапии (разговор этот ей бросили снисходительно, как собаке кость) и весила больше двух любых посетительниц клуба вместе взятых. Она казалась пришельцем с другой планеты – оттуда, где слякоть, низкие облака и ядовитые кислотные дожди. Зачем-то эмигрировала в их солнечный рай, принеся с собою частичку тоскливого мрака.

Преподавательница – похожая на балерину грузинка с двумя тяжелыми косами – тоже была не Надиной крови. Она хорошо знала своих учениц: у кого-то, поздоровавшись, спросила, как дела в банке супруга, у кого-то – куплен ли дом в Черногории, у кого-то – как прошла липосакция коленей.

Наде подумалось, что Марианна сумела бы найти общий язык с этой диковинной стаей. Марианна им бы понравилась.

Она устроилась в углу, стесняясь собственной неповоротливости. Только честолюбие мешало ей уйти до начала занятия.

Надя любила быть честной – по крайней мере с самой собою. Быть честной – больно. Лучше относиться к себе как к любимому ребенку – с восторженным умилением и необъяснимой любовью. Надя же привыкла оценивать себя объективно, и это всю жизнь ей мешало.

И глядя на этих довольных жизнью, светящихся от сытости женщин, она вдруг осознала свою ущербность. В очередной раз почувствовала, насколько неправильна и убога ее жизнь, особенно по сравнению с теми, у кого все сложилось. Почему так? Когда это началось? Сама ли она виновата, или ее воспитали с таким самоощущением и теперь все и всегда будет невпопад?

Многие женщины должны были родить со дня на день – они и не пытались скрыть огромные тугие животы, наоборот – с гордостью обтягивали их цветастыми футболками. Но самой неповоротливой была все же она, Надя. Когда преподавательница показывала правильные позы – асаны, – казалось, что это проще простого. Но Надя была как деревянная, тело не слушалось. Громко, как сухие ветки под сапогом, хрустели суставы. Болела шея, затекла спина.

– Женщина… – преподавательница, разумеется, не запомнила ее имя, – вы бы зашли ко мне после занятия. Вы же знаете, что тело отражает происходящее в нашей жизни, и я боюсь, что…

– Все у меня хорошо, – буркнула Надя, торопливо складывая коврик и стараясь не расплакаться при всех.

– Вы уже уходите?

– У меня… Кажется, токсикоз, – ляпнула она.

Когда она шла к двери, ей казалось, что другие беременные смотрят не с естественным сочувствием, а с торжествующим, самодовольным отвращением.

Однажды мама попросила: приходи в воскресенье и помоги мне вымыть окна.

И Надино сердце словно сосулькой проткнули – какие окна, февраль, минус двенадцать, стекла за скромную плату дважды в год моет уборщица из подъезда. Сразу поняла: мама малодушничает, не решается что-то сказать. Что-то важное и, видимо, очень неприятное. Но что? Она выходит замуж за уголовника и собирается отписать ему квартиру? Она хочет сделать подтяжку лица, взяла в банке кредит, а отдавать Наде? Сценарий маминой жизни словно писал авантюрист-недоучка – предсказуемые интриги, словно топором рубленные диалоги и никакого подтекста.

Мама скомкала прощание, как одноразовый бумажный платок, швырнула его дочери в лицо и отсоединилась, для верности отключив телефон. А Надя весь вечер пила валосердин и то курила, то плакала, то слушала Селин Дион.

В воскресенье она пришла рано утром, злая и бледная, с грязными волосами и в старом пуховике. Мама была румяна, пахла медом и лавандой, однако взгляд упорно прятала. Предложила кофе, вафельный торт и брошюру Геннадия Малахова. «Посмотри, ты же хотела похудеть, а он о лечебном голодании пишет. Мудрый мужик, моя подруга по его методу печень чистит».

– Какое голодание, какая печень! – взорвалась Надя. Книжка полетела за батарею. Мамин кот, кругломордый и лохматый, будто бы молью поеденный, недовольно фыркнул, взлетел на шкаф и оттуда смотрел на Надю своими желтыми совиными глазами.