Солнце в кармане

Переведенный в международную зону, Ваня повел себя с тихим достоинством. Садясь обедать один за отдельный стол. Ни с кем сам не заговаривая Ни кого, не по делу лепечущего — о погоде и прочей лабуде — не слушая.

Белые братки подослали человека к нему. Он ответил:

— Я не за белых и не за красных, — я скорей за зелёных, тех, что из тайги.

Сию шараду европейцы разгадали так: Ваня — Немецкий "Зеленый" и пострадал за зелёное экозащитное дело, уничтожив Базу злобных истребителей редких таёжных зверей. Уничтожил с помощью туземцев сочувствующих среде обитания. Один доходяга даже подлез уточнить:

— А каких животных убивали, истребляли те люди, что вы сожгли вместе с казармой? Медведей?

— Нет. Их, пьяных, медведи сами б трахнули…. Наверное, на тушканчиков. Редчайший зверь в тайге.

Швед Беннас, задумался и стал выглядеть бесконечно одиноким и совершенно чуждым месту. Весь какой-то бесприютный он тут же был взят под опеку Ваней, хотя этого еще не понимал какое-то время. Пока как-то вскорости севшего за "белый" стол с краешку Беннаса походя не обобрал сосед. Придвинув к себе его яйца с маслом. Ваня встал со своего места подошел к ним. Молча двинул сверху обидчику локтем про меж лопаток. Тот выгнулся спиной, ловя беззвучно ртом воздух, и упал, слегка задетый ребром Ваниной руки по шее. Ваня взял Беннаса за локоть, приподнял, сунул ему в руки поднос и, нагрузив его едой, подтолкнул в сторону своего стола. А привставших было, грозных белых братьев успокоил, молча приложив указательный палец к губам и помахав им, как добрый учитель шаловливым деткам.

После приёма пищи он сказал ему:

— Теперь твоё место — это. И посылай всех в мамину дырку.

Они общались на немецком. Беннас был из богатой семьи, но принявший на себя всю ту невезучесь, что до селе миновала его предков.

Однажды он поехал с однокурсниками в Санкт-Петербург. После попойки в каком-то молодежном заведении Беннас благополучно дрых в микроавтобусе, когда пара выпивших приятелей не вздумала поехать поснимать девочек. Вскорости ребята сбили старушку, лет за девяносто, которая как раз перебиралась своим ходом поближе к кладбищу. Его, спящего, "друзья" за руль и переместили, прежде чем сделать ноги.

Как потом оказалось: ребяткам, седевшим спереди и не забывшим одеть ремни, безопасности ничего не было, а вот Беннаса так мотнуло и ударило об борт микроавтобуса, что он получил сильнейшее сотрясение и вывих шеи. Он должен был её сломать, но к счастью был мертвецки пьян и расслаблен. К тому же, в результате аварии, его зрение упало до минус семи. Ко всему прочему он начал терять в весе, неизвестно почему. Оказавшись сначала на больничной койке, затем на скамье подсудимых, а потом в бараке коми-пермяцкой зоны Беннас не испугался. Его преследовало лишь постоянное сильное удивление.

Лучшие адвокаты нанятые предками раскопали всю дела подоплеку, но ничего не смогли доказать. "Забыли дать наверно"- шутил Ваня. А сбитая старушка оказалась почетным пенсионером, родственницей каких-то бывших партийных вождей и пережила блокаду, правда на продуктовом складе. Это тоже раскопали адвокаты.

Отбывая срок, Беннас получал бесконечные посылки. Где к прекрасному питанию прилагалась куча таблеток с подробнейшей инструкцией, что когда и поскольку принимать. Кстати, российская тюремная медицина, больным, и от того каким-то особенным Беннаса не считала.

Излучающий спокойный оптимизм Ваня непроизвольно привлекал симпатии русского персонала. Он даже стал преподавать в зоновской школе русский язык и литературу. Чуть ли не на правах спец. поселенца. Сошелся с врачом — человеком интересным и, конечно, пьющим.

Так тот, за чаркой, как-то поведал, что вся болезнь шведа, как он выразился: "из закрытых исследований, по мнению специалистов ГУЛага". С которыми он по своему опыту согласен. Есть Болезнь Перерождения. Он непременно умрет или переродится в другого человека. Человека, практически с другим метаболизмом, а значит и телом. С другими жизненными установками, приоритетами, а значит и душой.

Как правило, на зоне такие люди умирали. Продолжал врач. Умирали, даже откармливаемые для исследований в больничках под присмотром. А если уж набирали вес, то возвращаясь в зону, становились из "политических" настоящей мразью. Готовых ради пайки предать любого. Готовых и себя подставить, и свое имя — когда-то честное, и свою жопу — когда-то не дранную.

Но была и другая порода. Которые не умирали, высыхая и телом и душой. Где-то там, в них, упирался сам Его Величество Голод в какую-то кость, жилу какую то. И всё — кажется, нет человека, только тень его бредет, кончается, но смерть уже не властна над ним. Ударь его — отлетит, встанет и снова пойдет. Да, кто из таких, тех не трогали не вохра, ни блатные.