Солнце в кармане

А того, что добивался, над чем сознательно трудился, то воспринимал с холодком. Со своего планомерного и размеренного труда полученные плоды и достижения встречал хмуро. И, будь-то какая вещь, вертел порой, угрюмо, в руках и откладывал в сторону. Она ему была уже не интересна. Только Неожиданному он радовался. Проиграв сто рублей, радовался подобранной копейке. А случись с его дел взрыв — радовался бы удаче, что остался жив.

"Подлесок" перешел в "подгорок". Машину заметно потряхивало и заносило на поворотах. И вот на очередном ухабе баран заблеял, и запах аммиака ударил по носу Ване. Перегнувшись назад он увидел, что баран обоссался. Бывший недавно белым, валялся в моче и грязнился. Это показалось Ване почему-то вопиющим непорядком. И он пихнул водителя в бок, требуя его внимания на груз:

— Шо це там? — буркнул Степан и тоже перегнулся назад, повернувшись вправо. Ваня почувствовал — что-то твердое, и холодное, уперлось ему в бок. Он взглянул: это было рулевое колесо в руках Степана. Ваня уловил как у него пустеет в голове и расширяются зрачки. Он поймал взгляд водителя, — и у того тоже начали расширяться зрачки, еще не посмотревшие вниз на свои руки. На то, что они сжимают руль управления автомобиля, когда сам водитель повернут к направлению движения чуть ли не задницей. Водитель не заорал, только коротко молвил:

— Ась? — И посмотрел по ходу движения

Машина неслась, подпрыгивая на кочках с очередной горки, и дорога впереди плавно поворачивала в бок. А между ног водителя на месте руля торчала труба, уставившись жутким зраком смерти. Они слетели с обочины, будто пращей кинутый булыжник и, подмяв придорожную мелочь, врезались в сосну. Та треснула и медленно завалилась на них, покрывая хвоей Ивана и Степана. Уже распластавшимися тушками на капоте, с ногами в салоне. Они даже стекло не выбили. То от удара само выскочило и валялось рядом, целёхонькое.

Ваня отлепил от капота лицо и глянул на Стёпу. Тот тоже лежал щекой на капоте и внимательно пялился на Ваню. Молчали оба. Тишина леса, превратного тайги, укрыла хвоей срубленного ими дерева, и где-то выше, витая меж стволов соседних сосен корчилась их личная Смерть. Давясь от смеха.

Ваня отжался руками от эмалированной жести и, не прислушиваясь к ощущениям, — нет ли переломов, ушибов — поспешил выбраться из автомобиля.

Ему было стыдно, он был раздражен, частично возмущен и где-то безмерно удивлен как несостоявшийся ученый — исследователь, и банально счастлив — как человек. Столь разные и противоположные чувства, не умещаясь в нем, гнали Ваню все дальше в лес. Он спотыкался о валежник, цеплялся плечами за ветки, чертыхался беззвучно. Отмахивался от несуществующих мошек, и, остановившись на малюсенькой полянке — просвете меж сосен — просто сел на усыпанную палыми иголками землю. И горячо и раздраженно заговорил сам с собою вслух:

— Это невозможно. Это просто противоречит самым высоким и главным смыслам и целям существования человека.

Это какой-то цирк — едешь в храм, приезжаешь в цирк. Ну вот, вот оно, — тебя приветствует твоя Сказка. Да… А клоунов нет, акробатов нет. Одни зрители. Зрители кругом. Сидят и смотрят. Читают программки и смотрят. Они смотрят на тебя, и ты оглядываешься — никто ни показывает, ни тычет в тебя пальцем. Но ты один. И ты понимаешь, — клоун-то Ты…

Я — клоун. Я ехал к детству. Я ехал в храм. Приехал, пусть в цирк, пусть в балаган. Но почему Клоун — Я? Что это значит? Что?

И тут Ваня вспомнил свою поездку с коллегами в одну из бывших югославских провинций. Как там местные пареньки подобострастно заглядывали ему в глаза и кричали друг другу: "Це е — мо Мон Ами!" и готовы были ему за копейки сосать член в обоих смыслах. То же было в поездке на турецкие курорты. Только на отлёте взгляда замечаешь кинжальную ненависть гостиничного персонала.

Но и его коллеги немцы отвечали вежливой презрительностью. Есть такая манера — просто не замечать персонал в любых ситуациях: в кафе, в спальне, в туалете. А вокруг всё ровно. Только: "что пожелаете?". За ваши деньги что угодно и станцуют и споют. А старым кошелкам и любовь изобразят.

И отправляясь в Россию, к своим детским миражам, Ваня, предупреждая боль разочарования, подготавливал себя к картинам, схожим с виденным в Бывшей Югославии и Турции. Он готовился.

— Я смирял рвущееся в Страну Сказки свое сердце. Но…. Но! Оказался клоуном в цирке… Да, что это зрители притихли? Насторожились — уж не момент ли выхода на арену зверей? А я здесь, на манеже, — клоуном! Но где, же решетки? Или это звери местные, и своих не едят?

Вдруг кровь резко отхлынула от головы. И Ваня зажал онемевший рот. Удивительное дело, — он говорил сам с собою вслух. Говорил на русском языке!

……………………

Он вернулся. Проломившись сквозь придорожный кустарник к дороге Ваня, застал на асфальте подъехавший грузовик "ГАЗ" и уже вытащенную им из леса "Оку". Рядом с машинами стояли водитель грузовика, бедолага Лялюк и периодически сгибающийся от хохота его попутчик Сергей.