Солнце в кармане

Её глаза давали еще хрупкому человечку неимоверные силы. И по ночам ему, обессиленному снилось — приходила она и давала краюху хлеба с вареньем и кружку молока. Он впивался зубами в хрусткую теплую корку, подирая разбитой губой сваливающиеся с куска ядрышки крыжовника. Запивал теплым, жирно сладким молоком и пялился в окно, где стучали в стекло холодные капли осеннего дождя. Теплая рука женщины ложилась на его затылок и не уходила, пока не переставал дождь. Пока сквозь потеки дождливых струй не прояснялось голубое небо с желтыми всполохами берез.

Он вставал утром полный сил. Весело побаливали мышцы как после упорной тренировки, а не зверского бития. А в груди рос, покалывая жжением упругий клинок. Пока еще не остывший, пока еще в процессе каления. Но скоро, неизбежно — он станет холодным и острым, гибким и не ломаемым, беспощадным орудием Права. Права Себя.

Битье ремнем уже не удовлетворяло истязателя. Как-то он схватил швабру. К третьему удару пластик изогнулся и лопнул. Тогда он переломил её надвое и продолжил опрокидывать град ударов уже с двух рук и не только по спине ребёнка. Удары летели куда попало. И вскользь по руке, и прямиком по голове. Изверг, войдя в раж, не понял, что бьет уже бессознательного человека, колотит уже по бесчувственному телу.

Мать приходила поздно. На этот раз раньше. Войдя в комнату полную жара ярости и боли, увидела тело сына. А над ним не своего мужа — воющего демона, в мельтешении, казалось множества бьющих лап. Она едва выдержала — не потеряла сознания и не закричала. Захлёбываясь слезами и давя тошнотные порывы, она убежала и вызвала от соседей полицию.

В итоге Альберта Бергера лишили родительских прав и упекли в тюрьму. К тому же нашлись и другие его, не малые прегрешения пред Германским Порядком. А Йоханн Бергер попал в больницу. С тех пор он забыл русский язык. Но, после долгого лечения, вернувшись в школу, он продолжал в любом сложном положении заявлять обидчикам, глядя прямо в лицо: "Я Русский". Теперь уже только по-немецки…

Не смотря на постоянные стычки со старшеклассниками, — их осталось пара тройка особенно тупых и заторможенных не признавших силу воли Вани и его права быть и называться, кем он хочет, — Ваня учился хорошо, кроме языков. Иностранные языки Ваня перестал понимать вообще, воспроизводил, не понимая смысла, только входящие в германскую группу. Названия городов, областей, имена давались также с трудом, и только через немецкую транскрипцию. Он признавался, что французская, итальянская, славянская речь воспринимаются им как мелодии, иногда очень приятные и очень красивые, но мелодии — без иного значения, как радовать или печалить слух.

Он даже словчился сдать экзамен по английскому языку. Он одобрал отрывок из аудио постановки Шекспира, наиболее приятный ему мелодически. И, с помощью друга, музыкально образованного Гелли Занкера, разложил его по нотам и разучил его как партию духового инструмента, — трубы или саксофона. Заучил перевод соответственно музыкальным фразам. Уловив знакомые нотки, в вопросе экзаменатора, выдавал созвучный отрывок, начиная ответ то: "Йес, ит из", то: "Ду нот ит из" или "Из ит нот", выбирая по наитью.

Глаза преподавателя поначалу подбадривающие, становились с каждым ответом все удивленнее. Под конец экзамена он уже забывал закрывать рот, и на нижней губе его поблескивала капелька слюны.

Ставя оценку "Хорошо" он сказал:

— Ученик Бергер, я знаком с мнениями о вашей персоне и о том, что вы, в языках, полный дуб, простите. Но, то, что вы сейчас выдали — феноменально! Я уже в глаза вам стал смотреть, но видел в этих чистых голубых озерах незамутненную веру в своей правоте! Ведь в ответах на вопросы вы пару раз допустили полную ахинею! Я не знаю, какой вам поставил бы диагноз врач, — шизофрению или манию величия, но вы меня поразили, и я остановил свое любопытство, на критической черте, дабы не поставить вам плохую оценку, робот вы наш, германский.

На что Ваня не удержался, и уже на выходе закрывая дверь, ответил:

— Я не Германский робот, а Русский Мученик.

Экзаменатор, чуть задумавшись, блестяще парировал:

— Это одно и то же, Йохан.

У Йохана были друзья, но не спортивные типы, — краса и гордость школы, а "Школьные уродцы". Сам унижаемый он знал, что такое быть униженным. Он никогда не стремился занять место Унизителя — палача. Некоторые защищенные прилеплялись к нему и таскались следом. Он уклонялся, как мог от их общества. Но после, пусть нехотя, сойдясь с ними по ближе, увидел за каждым из них свой мир. И, как-то сразу, рациональной частью своего ума, — ведь сколько не называй он себя "Русским", был по крови чистый немец — пользу в каждом.