Солнце в кармане

Проходила неделя за неделей. Обстановка в квартире сменилась уж несколько раз. Не в пример той старой квартиры в Сибири, где за четыре с половиной года Ваниной жизни сменился разве что прогоревший чайник. А здесь, квартира, наполняясь всякой всячиной, менялась постоянно. Менялась вся, менялось всё. Например — телевизоры. Сначала в их двух комнатной квартире начало расти их число Дошло до трех, а потом и до четырех. Ваня помнил, как ржал Отец, привинчивая ЖК-панель в совмещенном санузле. Потом начала расти диагональ телевизоров. Пока в родительской спальне — гостиной не утвердился на полу телевизионный проектор "Сони" один метр восемьдесят сантиметров по диагонали. И примерно в то время отец начал пить.

Пропадая на работе допоздна в будние дни, он хорошо набирался в местном гаштете пива. Не гнушался пропускать и по крепче. В субботу и воскресенье легонько и лениво лечился. Бывало выезжал на "планер". Всей семьёй за город, к благоустроенному по-немецки озерку.

Но однажды в пятницу он пришел какой-то затаенно сосредоточенный. Поставил на пол около огромного телевизора литровую бутылку водки, большое блюдо с нарезанным салом, черным хлебом и луком. Бережно достал из коробки DVD диск и вставил в проигрыватель. Начался фильм, фильм на русском языке. Фильм назывался "Белое Солнце Пустыни".

С этого момента их уикенды изменились коренным образом. Отец сидел на корточках по-турецки на полу. Пил водку, заедал черным хлебом, луком и салом. И глядя на экран, брызгая крошками закуски, смеялся. А по лицу его катились слезы.

В следующую пятницу все повторилось. Водка, закуска, фильм. Как-то мать робко возмутилась, однообразной кинопрограммой. На что отец, молча, взял её под локти, выставил из комнаты и закрыл дверь. После чего выкрутил звук до упора. По дому гремело, вырываясь во двор: "Нет, ребята, пулемета я вам не дам!", "А, гранаты у него не той системы", и хохот отца.

Периодически этот концерт прерывался тишиной. Отец выходил курить на балкон. Где жадно потрескивающий огонек сигареты высвечивал не утертые дорожки слез на отцовском лице. "Верещагин, уходи с баркаса!". Уходи, малец, уходи! Ты еще не знаешь голос этой скрипки в груди. Скрипки, смычком тоски царапающей горло.

… Позже он узнал, что это состояние называется "Ностальгия". Это — болезнь, и присуща она, якобы, только русским. Позже он посчитал такое утверждение ложью, — не только русские, все нормальные люди тоскуют о прошлом.

Но еще позже он понял, что Ностальгия как болезнь присуща только русским. Только русские, обращая взгляд в прошлое, прозревают будущее. Видят то, неизбежное русское будущее, когда успокоится светом душа. И всем всё воздастся, и ада нет.

Но отец Вани не светлел душой. Он начал сорится с женой, мамой Вани. Он начал их бить и при этом орать: "Русские свиньи! Твари, зачем вы здесь?! Здесь место только цивилизованным людям! Русские ублюдки, расплодились, наехали на готовое! Зачем я вас с собой приволок? Нет, я построю, дом, я построю свой замок! Корми еще вас!".

Дальше он просто терял все слова, — и только шипел: "Руссиш-ш-швайн!", хлеща ремнем по рукам и другим частям тел. Хлеща по жене и сыну, ползающих перед ним, сбитых, поваленных на пол. А подустав, отец, садился смотреть фильм "Белое Солнце в Пустыне" Забывая о поверженных — о жене и сыне. И Йоганну, — теперь его звали только так, по-немецки, — должен был надоесть этот фильм, достать до печенок. Но нет — он любил этот фильм. Любил особой любовью. Когда отец смотрел на экран, его лицо очищалось от бугров злобы и складок презрения. Лицо отца становилось даже красивым и безнадежно чистым. Пусть и с синюшным отсветом бледности в свечении экрана. Пока он смотрел фильм он никого не бил.

Таким, именно таким он его и запомнил. Бледным, смотрящим в счастливо в больное Никуда, с заплаканным лицом Пьеро. А не злобную маску зверя в мелькании змеиного тела ремня.

Жизнь продолжалась, продолжались избиения. Но теперь только Вани. Супруга Альберта Бергера и мать Вани терпела не долго. Заявила, что при первом следующем агрессивном прикосновении к ее или сына телу она сдаст его властям с потрохами. Она это давно бы сделала, но очень любила его, другого — трезвого. Ну а Вани теперь доставалось за двоих, когда матери не было рядом. Ваня не жалобился на папашу, а всё чаще сам нарывался, глядя в бешеную физиономию отца, отказывался выполнять его указания и провокационно заявлял: " Я русский". Хотя в генетическом древе их семьи не было не то что русской, славянской крови не было ни капли. Потом, распластанный на полу, или на столе, терпел боль, молча, на зависть белорусским партизанам.

В его затуманенный болью мозг вплывали тогда чудные светлые видения страны по имени Русь. Которой он по сути не знал. Он видел сказочные терема, бородатых людей бьющих поклоны друг другу и красавиц с изогнутыми бровями, подвязанных скромными платочками. И постоянно вплывало во все видения одно и тоже лицо. Лицо пожилой женщины с печальными и добрыми глазами. Она будто видела все мучения Вани и молча подбадривала.