Солнце слепых

В Воронеже у него состоялось несколько встреч с болельщиками, после которых он не находил себе места, словно обманул всех. То, что он занял не первое место, а второе, Федор воспринимал поначалу как случайность. Но прошел месяц, и он ясно понял, что проиграл не первенство и чемпионский титул, а проиграл самого себя. Судьба дала ему шанс, а он взашей прогнал свою удачу. Федор с досадой понял, что причина его поражения одна – отсутствие своей жизненной позиции, стержня, который может остаться от человека один, как меч Дон Кихота, но это и будет сам человек. Нельзя не иметь этого стержня даже в самом малом. Даже чихнув, ты утрешь нос либо рукою, либо платком. Вот ведь тот же Дон Кихот – что главное в его облике? Разве только то, что он напоминает собственное копье? Разве только то, что он такой же доходяга, как Росинант? Нет, главное в нем – меч в его руке! Главное – рука, которой, хоть отсеки ее, он будет поднимать меч во имя торжества справедливости! Почему же моя рука не била резко и прямо? Не била снизу и сбоку? Не била, чтобы доказать и «хрячку», и тем, кто за ним, что ей нипочем никакие угрозы?

Он был раздражен и не искал больше встреч со старыми друзьями, не жаждал новых знакомств. Если раньше его тешило и забавляло то, что он не такой, как все, теперь его это только угнетало. Он вдруг понял, что человек сам себя выделить из круга людей не может, да и не имеет на то права. Но если ему отпускается это откуда-то свыше, как подарок, то никак нельзя сомневаться в том, что делаешь, и совсем уж нельзя делать что-то вполсилы!

– Что же ты не заходишь? – попрекали его знакомые. – Зазнался, приятель!

Девушки на него тоже обижались. Сперва они досаждали ему, но потом перестали искать с ним встреч. Крайне обидчивые создания, так как заняты исключительно собой.

Воскресным утром ни свет, ни заря к Федору нагрянула Лида. Она ловко миновала дрыхнувшего при открытой двери вахтера. Проскользнула к ребятам, огляделась. Все еще спали, торчали во все стороны пятки и макушки. В открытом окне зеленел сквер. Девушка отхлебнула из графина воды, содрала с парней одеяла и обрызгала их водой. Потом с хохотом стала прыгать с кровати на кровать, увертываясь от неуклюжих объятий.

– Сволочи! Сколько спать можно! – вопила она.

А потом стала тапкой лупить студентов по чему попадя. Все четверо гуськом направились умываться, а Лида наскоро прибрала в комнате.

– Ну, братцы, и бардак у вас! – то и дело восклицала она, поглядывая в зеркало в шкафу. Зеркало не успевало скорчить ей рожу.

Все умылись, причесались, расселись по койкам и, зевая и почесываясь, таращили глаза на раннюю гостью. Что же делать в такую рань? Даже жрать везде закрыто.

– Ты чего это? – спросил Демьян. – Праздник, что ль, сегодня какой?

– Праздновать Федину победу пришла! Это ж, помереть и не встать, второе место! И где – в СССР, союзе одиннадцати республик! И кто – Федька!

Лидка взвилась и стала забрасывать парней подушками. Это продолжалось до тех пор, пока Федор не скрутил ей руки и не подмял ее под себя. Она тут же и успокоилась и стала дуть Дерейкину в ухо. Дунет и шепнет:

– Сволочь ты, Федька! Большущая сволочь! Приехал и хоть бы зашел! А вы куда? – обратилась она к парням, покидающим комнату.

– По нужде, единственно по ней, проклятой! – ответили те хором.

– Вы же уже справили ее, сволочи!

– Нужда – не Новый год, справляется чаще.

Федор усадил Лиду рядом и глубоко вздохнул.

– Некоторые празднуют ее всю жизнь, – сказал он. – Слышь, Лида, давай расстанемся по-хорошему? – и он замер, ему вдруг захотелось получить от девушки оплеуху, а потом, схватив ее за руки, сказать ей: «Прости!»

Лида дернулась, фыркнула и ушла, сдернув скатерть со стола.

Глава 12. Федя и Фелицата

Федор упал ничком на кровать, уткнулся лицом в подушку и уснул. Он не слышал, как вернулись ребята, спрашивали его о чем-то, как оделись и ушли. Проснулся он лишь к вечеру, а во сне видел Фелицату. Он и во сне не мог, как следует разглядеть ее лица, хотя она была совсем рядом с ним, как тогда, в детстве.

Много лет он никак не может вспомнить ее лица и никогда не может забыть его. Он помнит лишь необычайное волнение, когда его взгляд сливался с ее взглядом. Что чувствовала она, он не знал, так как сам не чувствовал в тот момент никакой реальности, он словно парил во сне среди поистине Блоковских видений, туманов и фантазий. Ему казалось, что один глаз у Фелицаты был приоткрыт чуть-чуть больше другого, но это, может быть, оттого, что он смотрел на нее всегда снизу вверх и сбоку…

***

Напротив старого приземистого дома Дерейкиных с каменной кладкой вокруг двора, за сплошным деревянным, что казалось всем станичникам просто диким, забором возвышался новый дом Вороновых, выстроенный на пустыре.

Что это была за семья, родители и двое детей, – никто толком не знал, так как Вороновы сами не ходили ни к кому и к себе никого не приглашали. А если с ними кто и заводил разговор, те смотрели на него в упор черными, бесстрастными, как у кошки, глазами и молчали. В конце концов у всех пропала охота общаться с ними.