Солнце слепых

На следующее утро меня окружили семь человек и молча разглядывали. Восьмой спал, а еще один лежал и поглядывал в нашу сторону. Не справиться, подумал я. Разглядывали молча, минуты три, целый раунд. «Чего молчишь? – произнес, наконец, один из них. – Давай про пиратов!» «Каких пиратов?» «Самых мерзких и отвратительных!» – захохотал тот. Ну, я и дал.

«Когда я в первый раз попал в Караибское море, – начал я, – на одном из четырех кораблей экспедиции Джона Лоувелла, я был простым матросом, хотя до этого уже плавал на пятидесятитонном барке «Юдифь» в качестве капитана и судовладельца. Сначала мы толклись возле Гвинеи, раскулачивая португальцев. Негры, воск, слоновая кость, мушкеты, женские побрякушки, всякая дребедень. Какое-то время мы пробавлялись этим, а потом подались в Караибское море. Там мы соединились с французской эскадрой под командованием Жана Бонтемпса и бросили якорь возле городка Рио-де-ла-Хача, это на колумбийском побережье, где между пальмами не поймешь, кого больше, диких свиней или алькатрасов. Городок самый паршивый, но на картах отмечен. Там Лоувелл вступил в переговоры с главой местной администрации Кастелланосом о том, как им ко взаимной выгоде оформить сделку на продажу девяноста негров. Негры все один к одному, мускулы – во и голос, как у Поля Робсона. Мы же тем временем отдыхали от изнурительного похода на берегу, предавались пьянству и чувственной неге.

У Бонтемпса был некто Рауль, его полное имя мне неизвестно. Он был чем-то вроде адъютанта. Ничего не скажешь, расторопный был малый, хват, но чрезвычайно заносчивый, как истинный француз. Мы с ним схлестнулись в первый раз в таверне старой Хуаниты из-за последней бутылки водки. Наши две армады вывернули наизнанку все закрома местных жителей, хорошо нажившихся на нас. Мы начали торговаться с четырех реалов, и дошли до четырехсот. У седой Хуаниты глаза вылезали из орбит и тряслись руки. Никогда еще она не продавала водку по такой бешеной цене. Даю голову на отсечение, у нее наверняка была еще припасена бутылочка-другая. У Рауля кончились монеты, и он попросил отложить наш аукцион, пока сбегает за кошельком. Поскольку это было не по правилам, я поклонился ему и поздравил с проигрышем. Нас окружали зеваки, большей частью британцы и несколько испанцев. Они тоже стали кривляться и раскланиваться перед французом и рвать с головы шляпы. Испанцы терпеть не могут французов-протестантов. Я отдал Хуаните четыреста семьдесят реалов и протянул бутылку Раулю, с тем, чтобы распить с ним мировую. Тот оттолкнул мою руку, резко повернулся и ушел, бормоча под нос проклятия.

Повторюсь, я в тот раз был не капитаном «Юдифи», а простым матросом, но среди экипажа меня, несмотря на мою молодость, все выделяли и никто не смел задирать меня или обходиться со мной заносчиво. Британцу я такого поведения, какое позволил себе Рауль, естественно бы не простил, но из-за французика не хотелось портить международные отношения. Вообще-то на дуэль смотрели просто, как на стаканчик эля. Хочешь на саблях биться – бейся, хочешь стреляться – стреляйся, хоть с пингвином, если у того есть оружие. Главное, не выстрелить в безоружного и, не приведи господь, в спину. Тут же вздернут на первом суку.

Так вот, во второй раз наша стычка носила уже принципиальный характер. Я бы даже сказал, религиозно-классовый. Я все-таки происхожу из семейства добропорядочных фермеров. У нас в роду были священники и капитаны, а Рауль был деревенский выскочка, и хотя он сам был вроде как протестантом, а не ревностным католиком (хотя, как мне показалось, ему было плевать на все конфессии в мире), он позволял себе открыто и довольно плоско насмехаться над протестантами-англичанами. «Простота хуже воровства», – заявил он бедняге Смиту, когда тот спьяну вздумал доказывать ему преимущества обрядов протестантской церкви над католической. Смиту бы в тот день было помолчать и отоспаться, но он распалился, вызвал Рауля на поединок, тот и прихлопнул его, как муху. Инцидент был замят в связи с отходом наших эскадр из Рио-де-ла-Хача.

Пройдя несколько десятков миль, мы заметили три испанских корабля. На двух были негры, маис, куры, тыквы, а на третьем, самом большом, серебро и богатое мужское и женское платье. Из-за этой третьей посудины мы вынуждены были остановиться и высадиться на берег, чтобы поделить между нами и французами добычу. Хотя и французы захватили корабль с серебром, по правилам дележ проводился поровну между всеми экипажами. На кораблях было пятнадцать молодых женщин. Семь достались нам, а семь французам. Из-за пятнадцатой, красавицы Изабеллы, собственно, все и произошло.