Солнце против правил

С приятелем, кто втянул Борьку в эту историю, ему видеться не давали – развели по разным этажам. Однако он сумел передать дружку маляву. Ни в чем не упрекал – просил только одно: признаться, кому тот рассказывал о планах на Новый год?

Друг отозвался быстро. Клятвам его, конечно, большой веры нет, но отвечал вроде твердо. Что не дурак и никому не трепался.

А вот Боря стал вспоминать: сам-то не удержался, малолетней сестренке рассказал. Про ключи, о том, что теперь доступ в квартиру противного соседа имеется. О планах встречать там новое тысячелетие не говорил – но хвастался, что «собирается зажечь». Эх, зря. Лийка ведь девчонка совсем. Могла кому угодно проболтаться.

Но не мстить же ребенку. Сам дурак – не мог язык за зубами держать.

Борька до последнего надеялся: ему дадут условно. Но украденная сумма потянула на особо крупный размер, характеристику школа дала плохую, заступиться за парня оказалось некому, и ему влепили по максимуму – три года в детской воспитательной колонии. Про отравленный коньяк на столе суд даже слушать не захотел – счел информацией, не относящейся к делу.

За день до этапа его вызвал следователь. Попросил держаться, не терять себя. И наконец поведал, откуда стало известно о краже. Выехали в тот день опера по анонимному звонку. О только что состоявшемся преступлении сообщал мужчина. Взрослый. Из телефона-автомата на улице. Он уверял, что видел, как Борис Буянов с каким-то парнем вскрывает дверь в чужую квартиру.

«Вероятно, этот тип тебя прекрасно знал».

* * *

Лия дрожащим голосом пробормотала:

– Не может быть.

А Борька ласково улыбнулся:

– Это ведь ты меня сдал… дорогой папочка?

Федор Олегович молчал. Играл желваками.

Сын продолжал напирать:

– Ты меня терпеть не мог. И знал, что мы враждуем с соседом. И ключи от его квартиры я особо не прятал. И как мы с другом договаривались встретиться, тоже мог слышать. Давай. Скажи уж честно, перед лицом вечности: как все было?

Отец не отвечал. А Лия выкрикнула:

– Боря, я вспомнила! Про тот день, тридцать первое декабря. После того, как ты ушел, папа мусор ходил выбрасывать, в бак на улице! А я за ним в окно наблюдала! И удивилась, что после помойки он отправился не домой, а зачем-то со двора, в сторону магазина. Там телефон-автомат как раз стоял!

– Будь последовательным, батя, – жестко улыбнулся Борис. – У тебя осознанная гражданская позиция. Неприятие воровства. Так озвучь ее. Не стесняйся.

– Гаденыш, – выплюнул Федор Олегович.

И наконец поднялся на ноги. С вызовом взглянул в лицо своему оппоненту.

– Будем считать, что это «да». Отец-иуда. Спасибо за три прекрасных года в колонии под Вилюйском.

– Папа, – голос Лии дрожал, – но Боря ведь твой сын. Родной. Как ты мог?

– Да просто плевать ему на всех, кроме себя, – горько сказал Борей. – Ты на собственную жизнь посмотри. Девочка. Беззащитная. За власть с ним не боролась, против порядков его не бунтовала. Но и тебя вышвырнул в интернат.

– Ну и черт с ним! – выкрикнула Лия. – Как он с нами, так и мы с ним. Жили без него – и дальше будем жить. Пусть пока молится на свой водопад. А дряхлым станет – в дом престарелых сдадим.

– Нет, сестричка, – усмехнулся Борис. – Я свою предъяву еще не закончил. Шоу начинается только. Перейдем к опросу свидетелей.

Вдруг обернулся к сестре, сказал официальным тоном:

– Лия, пожалуйста, расскажи. Что ты запомнила про день, когда мама умерла?

Девушка побледнела:

– Зачем про это?

– Я тебе объясню. Чуть позже. Пожалуйста. Вспомни все. Поминутно.

– Борис. Давай прекратим это шоу, – потребовал Федор Олегович.

– Нет уж. Я его много лет готовил. Так что давай, Лия. Говори.

И она послушно начала:

– С утра ходила в банк, просила очередной кредит. Ей отказали. А после обеда она принарядилась, подкрасилась. Мне сказала, что идет на собеседование, хочет устроиться на работу. Куда, с кем – не объяснила, да я и не спрашивала. Я ее ждала, до позднего вечера. Но вместо мамы пришли милиционеры. Дальше ничего не помню. Пришла в себя уже в больнице.

– А ты, папуля? Что-нибудь можешь нам про тот день поведать?

– Я виноват, – буркнул Федор Олегович. – Я не должен был уезжать в деревню. Не должен был оставлять ее одну.

– Ох, что я слышу! В кои-то веки ты признал, что виноват! Но скажи: куда мама на самом деле ходила в тот день? Какое такое у нее было собеседование? И с кем? Как она в шесть вечера оказалась одна на Хорошевском мосту? А главное: почему прыгнула вниз?

– В смысле… прыгнула? – прошептала Лия.

Отец тоже взорвался:

– Что ты несешь! Это несчастный случай! Мама стояла у перил, у нее закружилась голова. Она упала.

– Мне и милиционеры так сказали, – прошептала Лия, – что мама просто смотрела на воду и не удержала равновесие…

– Ты была когда-нибудь на этом мосту?

– Н-нет.

– Там высокие перила – ей по грудь. Даже выше. Если закружится голова – можно облокотиться на них. Упереться. С какой стати ей было падать?

– Она могла перегнуться через них. Смотрела на воду, пыталась успокоиться, – прошептала Лия. – И не удержалась.

– Сама хоть понимаешь, что это ерунда?

Обернулся к отцу:

– А ты, папа, что скажешь?