— Одну минуту! — папа остановил мою руку и внимательно перечитал запись, кивнул:
— Подписывай.
Я ЖИВА
Менты пошли в аптеку, а меня отец усадил в машину. Сами они — папа и здоровый мужик — стояли около открытой дверцы.
— Кроме испуга какие проблемы? — отец смотрел прищурясь.
Я поняла, что не просто трясусь, а тихонько, неостановимо реву.
— Пап, они же меня специально караулили… Я этого… в зелёном… около садика заметила. Он посмотрел ещё так… — я шмыгнула носом и полезла за платком, высморкалась. Стало немного легче. — Он меня ждал… И там с ним ещё были… Пап, а если они снова придут? А у меня даже двери нормальной нет⁈ — я чуть не сорвалась на истерику.
— Ты — тихо, не ори, — дядя с коньяком наклонился чуть ближе ко мне. — Не придут. Ради АлексанИваныча — порешаем.
Они с отцом переглянулись, и за их спинами я вдруг заметила ещё один джип, большой, чёрный, квадратный и совершенно глухо тонированный. И рядом с ним ещё троих скучающих товарищей. Отчего-то очень не хотелось думать, что у них в багажнике.
Внутри шевельнулась жалость, и я чуть не начала просить, чтобы этих, сколько их там было, отпустили. А потом представила, как они приходят к нам домой — ночью, выламывают дверь. Или подкарауливают в подъезде… От этих мыслей стало так жутко, что я снова заклацала зубами.
Мужики посмотрели на это дело, и папа повёз меня домой, по дороге провёл инструктаж, велел запереться и открывать только своим, и к глазку прямо не подходить. Я, конечно, не думала, что меня прямо сегодня через глазок расстреливать возьмутся. Да и смысл напрягаться — дверь проще прострелить… Но страх накатил с новой силой.
Дома папа велел мне выпить валерьянки — и только тут я поняла, что всё ещё в этом безразмерном пиджаке.
— Ой, пап!
— Не кипишуй, щас отвезу, — он присел за кухонный стол. — Скажи лучше — ещё что-то есть? Наезжал на тебя кто? Или что?
— Да нет. Чего на меня наезжать — у меня и денег-то нет. Сегодня вот только и получила за ту халтуру — помнишь, я тебе рассказывала?
Он побарабанил пальцами по столешнице.
— А кто знал, что ты деньги получаешь?
— Ну… заведующая знала. Кассирша. Может и ещё кто… — и тут я вспомнила: — Ты знаешь, эта кассирша сегодня какая-то странная была. Я вроде как пошла домой, а потом решила через другой выход пройти. А она… мне показалось, что она в окно следила, как я выйду. А я назад прусь. И она… увидела меня и… испугалась, что ли, я не знаю. Давай передо мной дверямихлопать…
Лицо у отца стало жёсткое.
— Ладно. Я поехал. Попозже заеду. Закрывайся.
— Ага.
Я отдала ему пиджак и замоталась в одеяло.
Папа на выходе обернулся и ещё раз строго сказал:
— Спрашивай!
— Я поняла, пап. Обязательно.
Закрыла я обе двери и ка-ак меня снова накрыло, до лютого зубовного стука. Аж ноги задеревенели, как будто в снегу стою. Еле как доковыляла до кухни, включила чайник. Пока ещё он вскипит, блин! Открыла сильно тёплую, почти горячую воду, руки под струю сунула. Кран гудит, чайник шипит, зубы стучат, ноги трясутся. И тут звонок в дверь!
Спокойно. Не обязательно меня убивать пришли. Я тихой мышкой прокралась в коридор и на всякий случай встала за бетонный кусок стены:
— Кто там?
— А глазок у тебя на что?
Вовка!!!
Защёлку трясущимися руками я открыла не сразу. Он зашёл, довольный, улыбающийся, увидел меня и резко нахмурился:
— Что случилось?
Я помотала головой:
— Д-дверь… з-зак-крой…
ОТХОДНЯК
Вовка бросил в угол пакет, с которым пришёл, сгрёб меня в охапку, притащил в кухню и усадил на колени, прямо как есть, в одеяльном коконе.
— Рассказывай.
И я начала рассказывать. И снова тряслась и ревела.
Глаза у него сделались холодные и с жёлтыми каёмками. Жутковато…
— Если твой папа не найдёт, кто тебя подставил, я…
— Вов, не надо!
— Что «не надо»⁈ Тебя бандитам за сколько сдали?
— Ой-й-й… за четыре с половиной миллиона. Часть — чужие.
— За четыре ляма! — дальше не могу слова повторить, извините, — За четыре ляма человека на смерть отправили! Явно же — ждали тебя, знали, что с деньгами пойдёшь. Значит, в саду наводчик был!
Тут чайник захлопал крышкой и прекратил наши споры.
— Дай-ка я тебе чаю налью горячего, а то вон, зубы стучат… — Вовка пересадил меня на стул, — Ой, бля…
— Что?
— Да щас, руки хоть помою.
Ой, правда, он же с этих монтажных работ! В каких-то старых трениках, подвёрнутых как бриджи, в запасной Василичевой спецухе, узковатой в плечах и коротковатой на животе. Ну правильно, вряд ли по его росту у нас на даче что-то нашлось, а хорошую одежду жалко. И такой, равномерно запылённый.
— Василич тебя до дому хоть довёз? А то в таком виде…
— Ага, до подъезда. Да не охота было чистое на грязь одевать. Руки вон, глянь. Сейчас чаю налью тебе, и в душ. Тебе с молоком?
— Да, немного только, а то холодное будет.
— Норма-ально. С сахаром?
— Нет, я лучше конфетку.
Глюкоза. Чтоб мозги заработали.
Вовка вручил мне кружку и пошёл намываться. А я пила чай и понимала, что вот теперь меня потихоньку отпускает.