Солнце — крутой бог

Я бросаюсь к телефону. И те из вас, Братья & Сестры, которые думают, что сейчас этот Адам рассвирепеет еще больше, глубоко ошибаются. Я не вырываю телефонный провод из розетки и не швыряю аппарат и шнур в разные стороны. Вместо этого я решительно набираю номер Клаудии. К телефону подходит ее мать. Я прошу разрешения поговорить с ее дочерью, но мать не верит этому. Она не слышит никакого библейского голоса, который просит ее передать трубку дочери. Она только видит, что Клаудия плачет, и теперь мать разговаривает с тем парнем, который заставил ее дочь плакать. Симпатии в ее голосе я не слышу. Но все-таки пробиваюсь сквозь ее неприязнь.

Наконец я слышу настоящую Клаудию, которая хочет узнать, в чем дело. И я рассказываю ей в нескольких фразах то, что хотел. А потом объясняю то, чего не успел сказать. И наконец говорю припасенные в сердце слова. Они появляются точно как поезд, идущий по расписанию, в котором все вагоны строго следуют друг за другом. И я слышу, как Клаудия кивает. Она кивает и говорит, что согласна со мной.

— Через полчаса, — говорю я и имею в виду точно полчаса.

Когда я кладу трубку, у меня остается всего несколько минут. Семь из них я трачу на приведение дома в порядок и вылетаю за дверь. На дворе лежит ковер из салата и свежего хлеба. Но мне он больше не нужен. Я перешел на план «Б». На спине у меня висит рюкзак, и я выжимаю из велика все, на что тот способен. Я успеваю с большим запасом и ставлю велик на место быстрее, чем солнечный свет достигает земли. На лестнице уже слышны ее шаги. Я едва успеваю сесть с подушкой под головой и со стаканом в руке, это просто потрясно.

И как вы думаете, что видит пришедшая ко мне Клаудия?

Она видит генерала Любви, который выиграл битву в другом месте этого города. (Так он надеется.) И напрягается изо всех сил, чтобы выиграть битву и здесь. (При этом он покрывается холодным потом при мысли, что произойдет, если он ее не выиграет.)

Клаудия видит меня, лежащего на крыше элеватора. Нет, не так. Я лежу на пледе на крыше элеватора. Рядом со мной стоит стакан, пиво и несколько тарелочек. К тому же я оборудовал штормовую кухню. (И она работает!) Под котелком с водой горит огонь. На большой тарелке лежит колбаса (венская), кетчуп (чили и обычный), горчица (французская и крепкая), две мисочки с луком (сырым, крепким) плюс салат из раков. Если это не произведет на нее впечатления, то ее уже ничем не проймешь.

— Я хотел произвести на тебе впечатление, — говорю я.

— Если ты хочешь прекратить наши отношения, то лучше сделать это сейчас, — говорит она, и нос у нее белеет.

Я обнимаю ее, и она в ответ крепко обнимает меня. Наш поцелуй заставляет звезды небесные танцевать вальсы, танго и старинные народные танцы. Пока не закипает вода. Я опускаю в воду лучшие в мире сосиски, и мы говорим, говорим и освобождаемся от всякой дряни, что потихоньку в нас тлела. Мы говорим о нас самих, о том, что любим друг друга и что Солнце — крутой бог, и я рассказываю ей о ПЛАНЕ, и что он выглядит очень привлекательным, и что мир улыбается, и что Каролина может пойти и повеситься, и что этот вечер, этот вечер и amore…

— Теперь все будет хорошо, — говорит Клаудия и, когда трапеза закончена, ложится на мою руку. Эти слова кажутся мне самыми прекрасными во всем этом рассказе (и я повторяю их еще раз: теперь все будет хорошо.) И мы заканчиваем ими эту ночь. Мы спим там, на крыше, и ни одна птица не смеет нас разбудить.

— Теперь все будет хорошо. (Говорим мы в третий раз так, что даже самые тупые запомнят это навсегда.)

Суббота, 27 июля

— За небольшое вознаграждение я буду держать рот на замке, — улыбнулся я Сёс, которая запыхавшись влетела домой полчаса тому назад. Клаудия ушла пару часов назад. Ее родители пришли бы в ярость, если бы она не вернулась домой в назначенное время. Матушка Клаудии наверняка ненавидит меня. А батюшка обещал приз тому, кто разобьет мне коленные чашечки. Но это все пустяки. Сейчас никто не мог испортить мне настроение.

Я совсем расплылся в улыбке, когда увидел, что Сёс вообще еще не было дома. Это могло означать только одно. Мой ПЛАН удался.

Мне не понадобилось даже спрашивать ее, когда она вернется. Сёс была мягкая, как масло. Она забежала, только чтобы переодеться и захватить кое-какие туалетные принадлежности.

— Ни слова родителям! — предупреждает она, когда я предлагаю ей держать рот на замке за небольшое вознаграждение.

— Помни, что я все знаю про твою работу, — сухо бросает она.

— Опаньки! — отвечаю я. Но это означает, что наши положения равны. То есть то, что Сёс знает обо мне, не много больше того, что я знаю о ней. Но тут уж ничего не поделаешь.

Сёс убегает, а я сижу и думаю о жизни, которая не перестает выкидывать коленца. Кто бы мог предвидеть нынешние события всего неделю-другую назад? А проблемы? Не помню ни одной, кроме того, что я не умею жарить бифштексы. Правда, сейчас я забыл даже то, что вообще числилось в моем списке. Хотя, между прочим, помню, конечно, о Сёс и своем долге. Но с нею я сумею как-нибудь договориться.