Солнце — крутой бог

— А ты не можешь пойти на репетицию без штанов, Хельге? — спрашивает мама и подмигивает нам. — Ведь вы все равно играете Ибсена как рок-оперу? Будет очень сексуально, если Пер Гюнт появится на сцене с голым задом.

— Очень смешно! — Папаша стоит в дверях с брюками в руках и сует в штанину волосатую ногу. — Мы осуществляем весьма серьезный проект. До нас никто не ставил Ибсена как рок-оперу.

— Думаю, что и после вас никто этого делать не станет, — равнодушно говорит мама, отламывая кусочек хрустящего хлеба.

— Ты меня кровно обидела, Вивиан, — стонет папаша и затягивает пояс так, что мы слышим, как у него в животе булькает кофе. Потом он смотрит на меня и замечает мою презрительную усмешку.

— Грифы, змеи и суки! Завтра же перееду от вас! — кричит он и хватает свой портфель. Сперва он с такой силой распахивает дверь кухни, что это отдается у нас в пломбах. Потом яростно рвет входную дверь, и картина в коридоре падает уже в двадцатый раз.

Последние пять минут Сёс сидела опустив голову и, очевидно, пыталась обрести внутреннее равновесие. Как будто в нашей семье это возможно! Но когда захлопали двери и грохнулась картина, она вскочила и брякнула чашку на стол так, что кофе выплеснулся ей на лоб и на белоснежную блузку. Сперва она орет:

— Ч-Ч-ЧЕРТ! — а потом: — ПОЧЕМУ В ЭТОМ ДОМЕ НЕЛЬЗЯ ДАЖЕ СПОКОЙНО ПОЗАВТРАКАТЬ? Я БОЛЬШЕ ТАК НЕ МОГУ! ЗАВТРА ЖЕ ПЕРЕЕДУ ОТ ВАС! ТАК И ЗНАЙТЕ!

— Тогда, может, вы с отцом поселитесь вместе? — сухо спрашивает мама и тянется за «Афтенпостен», к которой никто до сих пор не прикоснулся.

— Я вас всех ненавижу! — бросает нам на прощание сестрица и выскакивает из квартиры.

— Я тебя тоже люблю, — произносит мама и принимается читать объявления о смерти. Есть у нее такая неприятная привычка — читать за завтраком объявления о смерти. И вслух повторять добрые слова о бедных покойниках. Например: «Она была лучом света для всех нас в темные времена… Вместе с ним ушла и поддержка норвежскому пчеловодству… У него был лозунг: „Для веселых парней солнце светит всегда“» и т. д.

Нам это действует на нервы. Иногда мы не можем понять ее любви к потустороннему. Утром мама поддерживает силы исключительно кофе, объявлениями о смерти и ядовитыми замечаниями. Она приходит в себя, только проработав часа два и, как она выражается, «приведя день в порядок». Для меня до сих пор загадка, как получилось, что прежняя бас-гитаристка из панк-группы стала директором большого цветочного магазина. Бас и панк как-то не вяжутся с розами, гвоздиками и лилиями.

— Мама, ты знаешь, например, что первый раз вилку для еды использовали 25 июня 1630 года? — спрашиваю я, когда мы остаемся одни.

Она не отвечает, и я продолжаю:

— И что хлеб нарезкой стали продавать в 1954 году?

Мама глядит на меня. То на меня, то на газету, и вздыхает.

— Иногда мне кажется, что в тебе есть какой-то серьезный изъян. Не знаю никого, у кого голова была бы так набита всякой ненужной чепухой. Если ты будешь продолжать и дальше забивать себе голову всякой чушью, она начнет торчать у тебя из ушей. Разве нормально говорить с матерью за завтраком о таких вещах? — Мама усмехается и приглаживает волосы. — Не забывай, что у меня слабые нервы.

— А нечего читать за завтраком объявления о покойниках, — дерзко отвечаю я.

— Мне необходимо понять, на каком я свете, — говорит мама. Она смотрит на объявления и восклицает:

— Господи! Я с ним училась в школе! — Мама цокает языком и покачивает головой. Ну что тут еще скажешь?

Если подумать, у нас в семье все чудики. Сёс тоже не исключение. Вместе с подругой они держат на Стургата лавку, которая называется «Урбан Экшн». Торгуют скейтбордами, роликовыми коньками и крутыми велосипедами. Плюс всякой прикольной ерундой для тех, кто хочет выглядеть профи: солнечными очками, повязками на лоб, обтягивающими штанами для езды на велосипеде и другими стильными спортивными штукенциями, которые любого человека сделают похожим на персонажей фильма «Безумный Макс» [2].

В нашей семье, по-моему, нормальный я один.

Правда, Братья & Сестры, может, кому-то из вас вовсе не кажется нормальным проводить утро на крыше большого зеленого элеватора в Лёкке. Высоко над землей с видом на все четыре стороны света. Что тут сказать — человек, живущий в городе, должен иметь возможность побыть иногда в одиночестве. А здесь на много километров окрест другого такого места нет.

Я лежу на крыше элеватора. Солнце застряло на небе и выжимает из Цельсия градусы. Иногда какая-нибудь птаха делает надо мной круг. Но когда я лежу на спине, мне кажется, что я нахожусь на скале, высящейся на пустынном берегу. Вот где мне бы сейчас оказаться, думаю я, и невольно начинаю моргать за солнечными очками. Мне бы сейчас жариться на скале, а не стараться внушить мамаше, что я качу на велике в свою контору. Мне нужно немного побыть одному. Здесь, на солнце.

Здесь, на солнце…

Здесь, на…

Здесь…

И на этом я улетаю.

Легкий, невесомый.

Я лежу на крыше элеватора, ощущая спиной и лопатками бетон крыши. Солнце по-прежнему красуется наверху, как леденец на палочке.

Я щиплю себя за руку, но ничего не чувствую.