Солнце - это еще не все

– Да ведь они такие же австралийцы, как и я. А во многих отношениях даже больше меня. Об истории Австралии и об аборигенах они знают куда больше, чем мы.

Одной этой фразы было бы достаточно, чтобы укрепить опасения бабушки, что знакомство ее внучки с подобными людьми ни к чему хорошему не приведет. Так и вышло: когда Элис, уже после того, как все случилось, смущенно заговорила с Лиз о критическом переломе тринадцатого года ее жизни, та нетерпеливо отмахнулась от объяснений тетки и сказала:

– Я знаю. Я об этом читала.

Более того – на обеспокоенный вопрос тетки последовал такой ответ:

– Спасибо, не надо. Я взяла у Лайши, когда в субботу вдруг началось. Для следующего месяца я куплю сама.

Если бы требовались еще какие-нибудь доказательства, чтобы убедить ее бабушку в губительном влиянии семьи Манделей, то одного этого оказалось бы более чем достаточно: тринадцатилетняя девчонка, совсем посторонняя, присваивает себе привилегию, которая, по мнению миссис Белфорд, принадлежала только матерям, а в их отсутствие – бабушкам и теткам, пусть даже они и не умели ею воспользоваться.

Решительный отказ Лиз продолжать среднее образование в школе Св. Этельбурги расстроил их всех. Экономика миссис Бенсон предсказала, что такая непокорность убьет ее бабушку. Ничего подобного, конечно, не случилось. Наоборот, упрямство Лиз придало старой даме новые силы, и ее последние годы были озарены почти открытой враждебностью к внучке, в которой она начала распознавать собственную силу воли.

Когда Элис (вынужденная в пику матери принять сторону Лиз) заметила, что девочка пошла в Мартина, старуха изрекла тоном, как ей казалось, не допускающим возражений:

– Мужчины – другое дело.

На что Лиз ответила вопросом:

– Почему?

К этому времени она разработала собственные методы.

– Если вы попробуете меня заставить, – заявила она, – я спрячусь на каком-нибудь пароходе и найду себе работу.

Как раз тогда во всех газетах писали об одной тринадцатилетней новозеландской девочке, которая проделала именно это, и семья не могла счесть угрозу Лиз невыполнимой и ни с чем не сообразной.

– Чего же ты хочешь? – неуверенно спросил Мартин, когда его мать воззвала к нему, как к отцу, а потому верховному вершителю судеб своей дочери.

– Я хочу учиться вместе с Лайшей в ее школе, – ответила она прямо, рассчитывая, что чудовищность такого требования обеспечит ей приемлемый компромисс.

Так и произошло. В конце концов они согласились отдать ее в один из больших частных бэрфилдских колледжей, отличавшийся неприятным пристрастием к экзаменам. Она была принята и начала новый период жизни в качестве «Лиз». Каждое утро она уходила в колледж, встречала за углом Лайшу, шла с ней вместе часть дороги, и дружба, с которой безмолвно смирились, поскольку иного выхода все равно не было, продолжалась по-прежнему.

Теперь, когда они учились на одном факультете, эта дружба стала еще крепче.

Лайша спрыгнула с автобуса и перебежала улицу. Ее хмурое лицо говорило о том, насколько серьезно ее задел утренний разговор с отцом.

– Э-эй! – крикнула Лиз, и лицо Лайши сразу прояснилось.

– Ты спасаешь меня от безумия, – сказала она, встряхивая густыми волосами. – О родители, родители!

Глава пятая

Приятно возбужденная после своей краткой беседы с незнакомцем, Элис медленно шла по дорожке.

Она остановилась, чтобы сорвать несколько камелий – их восковая прохлада ласково нежила ее пальцы. Из-за дерева она смотрела, как незнакомец открыл калитку Холлоуэев и направился к дому. Что бы ни говорил Мартин, а появление в Уголке нового лица всегда приятно.

Кто бы это мог быть такой? Сама она, где бы ни оказалась, никогда не заговорила бы о «Лаврах» с тоской, как об утраченном родном доме. Это дом Мартина и дом Лиз, а прежде это был дом ее матери и дом ее бабушки. Дед ее почти не жил здесь и, по-видимому, предпочитал колесить по континенту, проверяя, как идут дела на рудниках, совладельцем которых он был. Ее отец, тоже горный инженер, вел ту же скитальческую жизнь и был здесь таким же чужим, как она. Чем старше она становилась, тем меньше ей нравились «Лавры» – стоило ей перешагнуть их порог, и у нее возникало ощущение, будто дом каким-то необъяснимым образом захлопывался вокруг нее, точно капкан.

Она прогуливалась по саду, и привычная теплота Ли-Ли у ее шеи, легкое покалывание то выпускаемых, то втягиваемых коготков действовали на нее успокаивающе. Во всем мире только Ли-Ли принадлежала ей одной.

Нет, сад тоже принадлежал ей, и порой ее охватывало чувство, будто он ей радуется. Укрытый с запада кирпичной стеной, а с юга – высокими деревьями у теннисного корта, и фруктовыми деревьями у задней ограды, он был особым, замкнутым в себе миром. Голубые крапивники плескались в птичьей ванночке, воробьи чирикали в ветвях, а на альпийской горке сороки искали жучков.