Солнца двух миров (СИ)

Трое на равнине продолжили свою беседу. В тот день шахматная тьма увидела внутри своего собеседника, который почти не был уже человеком, золотистые хрупкие крылья, и маленькая пленённая бабочка показалась ей интересной. Отпраздновали встречу после долгой разлуки старые друзья, и человек заключил сделку с Изначальным Ветром. Равнины Ветра напились так глубоко энергией высших сущностей, что больше никто из людей или эсвинцев не мог приблизиться к этому заповедному месту Феоса. Оставшиеся на Равнинах, не успевшие скрыться в портале "воины Апокалипсиса" бесследно исчезли, рассеянные играми Ветра и его соратников.

Ло-оте-ни с порога окутал Уэтера восстанавливающим облаком, что ничуть не снизило градус мрачности во взгляде призывателя.

- Я привёл их на смерть, приняв игры создателя за угрозу, - высказал он суть своей тоски. - Две шикарных огненных, молодое честолюбивое дитя Феоса и старая Ву. Они были моими людьми.

Тьет присел на стол, коснулся плечом плеча.

- И я до сих пор не понимаю, тьма развоплоти, что там происходило.

- Я принёс тебе немного ответов, - сказал Ло-оте-Ни.

И рассказал ему предание, сбережённое в общей памяти тьетов, о том, что когда-то, когда ни Феоса, ни Циаса ещё не было, но был сущий всегда Изначальный Ветер, был у него друг, с которым они всегда играли вместе, как два брата, и укрощал Шахматный искрящийся и парящий нрав Ветра, и рассеивал Ветер унылую усталость Тёмного. И ссорились они, и стирали бывшее, переписывая его заново, и мирились, радуясь друг другу с восторгом, которого у Ветра хватало на двоих. Изобретательный, жадный до нового Ветер позвал Шахматного построить на двоих два мира - по своему вкусу каждый, но не суждено их задумке было сбыться. То ли отверг Тёмный заманчивое предложение, потому что не хотел ничего строить, то ли отвлёкся, как некоторые говорят, засмотревшись на звёзды и размышляя, не лучше ли будет построить новую галактику, то ли слишком долго прорабатывал проекты и чертежи, а потом обиделся, обнаружив, что оба мира выдул уже Ветер без него, желая угодить и не в силах остановиться в шальном созидании. Редкими были встречи Ветра с Шахматным в построенном себе Ветром доме. Уходил Тёмный, возвращался спустя века, и каждый раз, когда они вновь встречались, восхищение и ликование Ветра растерзывали несколько кубиков порядка в его весёлом хаосе и дрожали миры.

- Я думаю, ты был прав насчёт угрозы, - сказал Ло-оте-Ни. - Просто с некоторыми опасностями нам недостаёт сил справиться.

Всё ещё отстранённая, чужая, касается пальцами мясистых стеблей цветов ярко освещённой оранжереи Лаинь, и они распускают лепестки, тянутся к ней, как к солнцу. Тераэс, с залёгшими под глазами тенями, сидит в глубине, в тени раскидистого дерева, и наблюдает за ней.

- Милорд, вы могли спасти его? - спрашивает предательски дрожащим голосом рыжая бабочка.

Тераэс молчит. Мог ли спасти? Может быть, если бы когда-то, когда говорила с Цвером Белэсс, тот ответил бы иначе, был бы иным. Может быть, сочти он его достойным Лаинь, он разделял бы сейчас с ней её плен. Но Цвер не хотел поражения и не хотел посвятить свою жизнь одной лишь любви. Мог ли помочь - тогда, на равнине? Тянулся, пытался выбросить в портал и был оборван лёгким намерением Шахматного, призванный не отвлекаться от беседы. С трудом удерживающий концентрацию в присутствии превосходящих существ, обязанный не выказать слабости, чтобы не быть растоптанным их силой, чтобы казаться равным, значимым, мог ли отступиться, рискнуть противоречить, отвлекаться, не уверенный в успехе? Тераэс молчит. Не может ответить ни "да", ни "нет". Не знает.

Лаинь ходила по залам, опустошённая, недоверчивая, заходила в библиотеку, открывала книгу, но не могла сосредоточиться на строках. Навещала растения, ухаживать за которыми начало доставлять ей удовольствие, машинально касалась их, уходила, заговаривала с духом-прислужником, но сама обрывала зарождающуюся беседу. Сидела у экрана только когда приходила Белэсс показывать ей чужие истории, смотрела послушно, но не находила в себе больше сил сопереживать. Снаружи сковывала холодом Мейсарал влажная, стойкая зима, снаружи жили и скучали по ней друзья, оплакивали Цвера "воины Апокалипсиса", друзья, брат, родители. Лаинь не плакала. В пустоте её души зарождалась твёрдость.

Искрящийся мотылёк перелетел с одного цветка, с буйно и сыто напоенными краской лепестками, на другой. Лаинь подставила ладонь, и мотылёк доверчиво сел на её пальцы. Что-то неправильное было в этом мотыльке, что-то слишком чуждое этой оранжерее, этим цветам, этому тягостному комфортному плену.

- Ты не отсюда? - спросила девушка.