Сольник

Проститутки на Сен-Дени,
старушки — гипсовые обломки.
В их поседевших зрачках
героическая беспечность
и гипертонические ломки.
Пластиковые шубы, хлысты, ремни,
дряблые животы,
подагра и бесконечность.
В их глазах сохнет
былая мужская похоть.
Пенсионеры — постоянные клиенты.
Поддерживая старичков за локоть,
они помнят их юношами.
Теперь — больше матери, чем жены,
заботливо укладывают морщины
в розовые капюшоны.
Умирающие парижане,
покупая кровавые рты,
прически — ветры,
инсульт и тепло,
крашеные лица.
Эти, когда-то норманны и готы,
не одолеют уже
километры жизни
до великолепной гибели Европы,
до Канн и Ниццы…
А теперь на Сен-Дени
только гаснущие огни.
Сена — парижская дырявая вена
убаюкивает, грезит, прощает.
Старики не кончают,
у них изо рта — пена.

дом

В новом районе, бывшем загоне,
вырос огромный цементный кокон.
Серая пыль, затвердев в бетоне,
схватила и держит тысячи окон,
тысячи стенок, балконов, дверей,
тысячи вечнозеленых людей,
тысячи разнокалиберных глаз,
тридцать тысяч зубов и пять тысяч фраз.
Стилизованный внук Корбюзье
с Ван Дер Рое:
небо — два с половиной метра,
очередной рывок домостроя —
девять квадратов на человека!
Пищеводы подъездов, давясь, пропускают
тысячи тонн живой биомассы.
«Нам луше не надо» — это считают
передовые рабочие классы.

Тысячи кухонь каждое утро
жарят на нервах куриные яйца.
В тысячах спален каждое утро,
нежно сопя, заплетаются пальцы.
Здесь ежедневно кого-то хоронят.
Через неделю — горланят свадьбы.
— Не стой под балконом — горшочек уронят!
— Легче, родной, не провалилась кровать бы!

Одиночество здесь — царица досуга,
среди соседей — ни врага, ни друга,
вон, бабка грустит, опадают бока,
нет ни овец, ни козы, ни коровы,
ей на балконе завести бы быка,
а то на кой хрен такие хоромы?
Я тоже живу здесь, в квартире сто три,
и у меня двенадцать замков на дверях.
Я закаляюсь летом без горячей воды
и размножаюсь зимой при электросвечах.
Я замурован в этом каменном веке,
переварен железобетонным блоком,
я наблюдаю — как в сжатые сроки
сосед убивает в себе человека.

А миллионы мечтают об этой крыше,
нем им покоя под залатанным небом,
в тысячи глоток — граждане, тише!
Ведь я помню, когда мы делились хлебом,
делились солью, посудой, дровами,
ходили к соседкам за утюгами,
слушали хором футбол и хоккей,
короче, были, были…

площадь