Солнечный удар

Мне не хотелось никаких видений, потому что я знала, что это будет. Что-то плохое. Я пришла к выводу, что единственными видениями джиннов, запертых в ловушку забвения, были кошмары.

Я ненавидела свою правоту.

В моих снах умирали джинны.

Каждая из трех угроз – формирующееся землетрясение в Калифорнии, усиливающийся пожар в Йелоустоне, шторм, собирающийся в Атлантике – вызвала отклик Хранителей. Конечно, верхушка специалистов в каждой из областей имела джиннов, для концентрации и усиления мощи. Возможно, около сотни всего… сто жертв.

Я беспомощно наблюдала, как голубые искры изливались медленным грациозным дождем по всему эфирному плану, обволакивая джиннов радиоактивным свечением, и чем больше энергии пропускал сквозь себя джинн, тем больше холодной светящейся голубой пыли концентрировалось вокруг.

Они знали об этом. Они также знали, что это их убивает, но не могли ничего предотвратить.

Часть Хранителей поняла, что происходит. Они отозвали своих джиннов и запечатали их обратно в бутылку, надеясь, что их раны могут быть излечены. Остальные слепо бросались вперед, сосредотачиваясь на физической реальности.

В Калифорнии тектонические плиты слегка покачивались, перемещались, скользили. Хранители Земли были бессильны, вместе со своими слабыми бесполезными джиннами. Начались первые толчки, зарождавшиеся в самых глубинах планеты.

В Йелоустоне огонь тек беспрепятственно, как река; он взбирался на холмы и мчался вниз, перепрыгивая по деревьям с верхушки на верхушку, погружая стволы в жаркий поток пламени. Деревья раскалывались и взрывались с треском, похожим на ружейные выстрелы, когда вскипал древесный сок. Животных, бегущих перед огнем, не было; раскаленный воздух мчался вперед, убивая все на своем пути.

Огненные Хранители изо всех сил пытались сдержать стихию, но безрезультатно. Их джинны терпели неудачу. Йелоустон горел. Снова.

И я не хотела бы даже смотреть на неистовый шторм, формирующийся в Атлантике.

Пожалуйста, скажите, как я могу остановить это.

Объединенные силы Хранителей не могли справиться с буйством стихий. Мысль о том, что я могу сделать что-нибудь, вообще хотя бы что-то, выдавала мою полную невменяемость.

Я почувствовала некое присутствие рядом. Хладнокровное и мирное.

Возле меня сидела высокая женщина с прекрасными чертами лица, ослепительно белыми волосами и аметистовыми глазами.

– Сара, – позвала я.

Она подарила мне грустную мягкую улыбку.

– Да?

Сара разглядывала опустошения внизу.

– Так много боли… Мне хотелось бы прекратить это. Жаль, что я не могу.

– А кто-то может? – задала я вопрос, скорее всего риторический. Я сидела, положив подбородок на колени, как маленькая девочка, и наблюдала конец света в виде пожара, наводнения и медленной деформации земли.

– О, да! – Она казалась удивленной, что я не в курсе. – Конечно. Ты.

Я подняла голову и встретилась с ней взглядом. Ее глаза были такими прохладными, такими глубокими, тая в себе все нюансы и оттенки драгоценного камня. Неудивительно, что Патрик любил ее. Не удивительно, что он делал все, сколь угодно ужасное, чтобы сохранить ее жизнь.

– Я?

Она слегка кивнула. Слезы, катились по ее гладким, совершенно бледным щекам.

– Патрик знал, – сказала она. – С первого мгновения, как увидел тебя.

– Что я могу закрыть трещину!

– Что ты и есть трещина.

У меня не было времени ощутить шок от ее слов, потому что в этот момент началась боль. Сара вздрогнула тоже и, схватившись за грудь, согнулась. У меня было ощущение, что нас насадили на рыболовный крючок, прямо через все тело… и теперь тащат куда-то…

– Что за черт…

Сара подняла глаза. Теперь они были абсолютно черные, цвет аметиста пропал, ее волосы скручивались и чернели, словно сожженные, и осыпались пеплом.

– Нужно идти. Запомни. Запомни…

И тут все исчезло в серой дымке забвения.

С хлопком открылась пробка флакона.

На этот раз я была готова – кипя, выскочила наружу, приняв форму сразу же, как только освободилась от бутылки, тут же подскочила к Кевину, схватив за футболку и рывком прижала его к стене.

– Ты! – заорала я. – Ты вероломный тупой маленький…

Он был бледнее, чем обычно и пытался лепетать что-то, но я не слушала, потому, что там умирали Хранители и джинны. Я ощущала это, сидя внутри бутылки, словно сама умирала под тысячей ударов. С каждой уходящей жизнью от мира навсегда отрывался еще какой-то пласт, какая-то часть. От мира. И от меня.

И теперь этот вызов, тянущий тяжким грузом, уводящий прочь.

Он и теперь оставался внутри, как пульсация «возвращайся домой», как биение сердца.

Кевин вцепился в мою бутылочку мертвой хваткой. Я схватила его запястье и скрутила.

– Брось ее! – рычала я. – Брось или я вырву твою руку!