Солнечный круг

– Господа… Господин Карраско. Вы бы… как специалист… Если человек надевает на голову бритвенный тазик, какие-то доспехи, берет какое-то копье… и при этом утверждает, что действует в интересах человечества, – по-моему, это и есть случай самого натурального помешательства, вы меня простите, я не медик, я не вправе ставить диагнозы… Я искренне надеялся, что хотя бы трагическая история вашего батюшки, сеньор Алонсо, заставит вас взяться за ум. Я считал, что ваше странствие – своего рода игра… Что вы поиграете в странствующего рыцаря – да и образумитесь… Что поделать, инфантилизмом нынче страдают до сорока лет и до пятидесяти, никто не хочет взрослеть, взрослеть неудобно, взрослеть неприятно… Но выто, вы, сеньор Алонсо! Я так рассчитывал на вас… А теперь я вижу, что вы всерьез отправляетесь носиться по свету в погоне за химерами, смеша всех добрых людей, знакомых и незнакомых. И какой гуманистический пафос! Какая выспренность! Никому вы не нужны, кроме себя самого да, простите, сеньоры Альдонсы… которую вы своими же руками делаете навек несчастной!

Стало тихо, и в этой тишине слышно было, как невозмутимо, за обе щеки, с чавканьем поедает олью Санчо Панса.

– «Я рыцарь, – медленно сказал Алонсо, – и, если на то будет милость Всевышнего, умру рыцарем. Одни люди идут по широкому полю надменного честолюбия, другие – по путям низкого и рабского ласкательства, третьи – по дороге обманного лицемерия, четвертые – по стезе истинной веры; я же, руководимый своей звездой, иду по узкой тропе странствующего рыцарства, ради которого я презрел мирские блага, но не презрел чести. Я мстил за обиды, восстанавливал справедливость, карал дерзость, побеждал великанов, попирал чудовищ… Все мои стремления всегда были направлены к благородной цели, то есть к тому, чтобы всем делать добро и никому не делать зла».

С портрета на него смотрел, улыбаясь, Рыцарь Печального Образа.

Авельянеда, дурачась, зааплодировал:

– Браво… Браво! Брависсимо!

– «Ничего больше не говорите в свое оправдание, сеньор мой и господин, – сказал вдруг Санчо, – ибо ничего лучшего нельзя ни сказать, ни придумать, ни сделать. И разве то, что этот сеньор утверждает, что на свете не было и нет странствующих рыцарей, не доказывает, что он ничего не смыслит в том, что говорит?»

– А вы, милейший, молчите, – раздраженно бросил Авельянеда. – Сеньора Наследственность и о вас сказала свое слово, и мне вас жаль. Каково это: быть потомком поколений оруженосцев, которым поколения Дон-Кихотов вот уже столетия обещают… подарить остров!

– «Я тот самый, – невозмутимо откликнулся Санчо, – и остров я заслужил не меньше всякого другого. Я из тех, о ком сказано: „следуй за добрыми людьми, и сам станешь добрым…“ или еще: „Кто под добрым станет древом, доброй осенится тенью“. Я пристал к хорошему хозяину… и, ежели Бог допустит, стану сам вроде него; и да пошлет Господь долгие годы ему и мне!»

Санчо поднял бокал и в полной тишине выпил; Авельянеда сопел, Алонсо шагнул навстречу оруженосцу:

– Санчо… Санчо, считай, что в этот момент я тебя окончательно за все простил!

– Не лыком шиты, – сказал довольный Санчо. – Признайтесь, хозяин, а вы думали, что все Панса держат «Дон-Кихота» на полке, но никогда не читают! Вы думали, что все Панса, как их достойный прародитель, вообще не умеют читать, а подписывать свое имя научились, разглядывая надписи на мешках с зерном? А вот вам! Четыре класса, как есть, закончили, какое-никакое, а образование!..

И они обнялись.

Санчо подумал, что знает этого человека всего неделю и за это время успел один раз предать его и один раз спасти и что теперь согласен отдать руку за его благополучие, да что руку – голову…

И что теперь он с новым ужасом смотрит в будущее, потому что одно дело – хоть сколько неприятная поездка с чужим человеком, и совсем другое – быть свидетелем неудач, несчастий, унижений близкого друга.

Авельянеда встал, едва не опрокинув тяжелый стул:

– Господа… простите. Сеньора Альдонса… простите! Я не могу быть свидетелем… всего этого. Быть равнодушным свидетелем – значит быть соучастником…

Ага, удовлетворенно подумал Санчо. Не удержался. Пробило тебя перед лицом улики…

Алонсо улыбнулся:

– Сеньор Авельянеда… В гневе вы произнесли фразу, достойную самого Рыцаря Печального Образа. «Быть равнодушным свидетелем – все равно что быть соучастником». Вспомните, сколько раз в жизни вам приходилось быть вот так равнодушным свидетелем! Как вы можете спокойно есть и пить, когда сейчас, в это самое мгновение, где-то умирают от голода дети! И не в далеких странах – рядом, в получасе спокойной ходьбы!

– Сеньор Алонсо, – подал голос молчавший до того Карраско. – Мы с вами тысячу раз говорили… Помощь, о которой вас никто не просил, – тоже преступление! Вмешательство в чужие дела, которые вас не касаются, – тоже преступление!

– Напрасная трата слов, – махнул рукой Авельянеда. – Этому сеньору кажется, что он в своем уме… Что ж, не стану вам мешать. Прощайте!

– Одну минуту, – сказал Санчо, когда Авельянеда был уже в дверях. – Одну минуту… Я хочу вернуть вам ваши деньги.