Солнечный день

Мы, вконец растерявшись, пытались внушить Малышке, что Клеопатра, в сущности, все-таки хищница и дружбы с ней Каролина, скорее всего, не пережила бы. Впрочем, вскоре стало очевидным, что собака столь дегенерирована постоянным генетическим отбором, что, живи она на свободе, запросто могла бы погибнуть по причине своей исключительной терпимости, а Каролина, скорее всего, выклевала бы ей глаза.

Из щенка Клеопатра превратилась в складненькую и в достаточной степени обидчивую даму, в обществе которой не полагалось повышать тон. Тем не менее это было единственное живое существо в нашем Триасе[29], как назвали мы наше жилище, хотя бы иногда послушное моим желаниям.

Мы льстили себя надеждой, что живой огонь оздоровит наше семейство и объединит вокруг пылающего очага, что мы станем читать нашему дитяти родившиеся в голове ее отца сказки, содержание которых отвечало бы чрезмерной впечатлительности нашей Малышки, то есть начисто исключало бы откармливание Бабой Ягой детей на предмет заклания. Такие посиделки должны были бы стать неким подобием тех длинных зимних вечеров в доме моих родителей, когда мы читали вслух трогательные рассказы Квидо Марии Выскочила[30] из католических календарей. Идиллия продолжалась до той самой минуты, пока я не осквернил этого великого писателя, сделав вольный перевод «Иисус Мария — Гоп-Гоп».

Но более всего нас с женой «обрадовало», что рядом, по соседству, проживал известный уголовник Франтишек Коула. В течение нескольких вечеров мы сидели, вооружившись старым отцовским ремнем, в ожидании нежелательного визита. Но Коула, оказывается, успел измениться к лучшему. Он женился, возил по улочкам коляску, в которой сидел его замурзанный сын, уже теперь похожий на маленького мафиозо. Отец нянчился с ним с примерной нежностью и о своем уголовном прошлом вспоминал как о периоде невинных забав, свойственных переходному возрасту.

Наш дом в том виде, каким он нам достался, не вызывал впечатления ни тепла, ни уюта.

Чуть более избалованную жену, чем моя, в таком жилище я мог поселить разве что в кандалах, по приговору суда. Но у меня была именно моя жена, и она, закатав рукава, принялась за дело.

Огромную роль в ее трудовом энтузиазме сыграла образность, с которой я живописал ей будущий вид нашего жилища. Кроме того, фантазия нашептала мне, будто я унаследовал от своего отца не только его талант краснобая, но и его же золотые руки.

Отец умел все. Тачать сапоги, покрывать крышу… В детстве я иногда, по принуждению, помогал ему, и это родило уверенность: коли мне, хоть и изредка, приходилось подавать ему мастерок или обувную колодку, значит, я, имея достаточную подготовку, способен овладеть всеми ремеслами.

Я совершал в этой области всевозможные попытки, что имело один существенный минус. Нанесенные при этом самому себе увечья не оплачивались по больничному. Вскоре выкристаллизовались два варианта: либо я свои рукодельные таланты окончательно растерял, либо у меня их вовсе не было.

Несделанных дел прибавлялось, ширились и всевозможные литературные задумки. Нереализованные наброски по сей день громоздятся в моих «авгиевых конюшнях».

А Малышка росла и требовала все больше времени и внимания.

И вдруг счастливое течение нашей жизни нарушилось. Меня, совсем некстати, прихватила хворь. Впрочем, не знаю, когда и какая хворь бывает кстати. Заболевание позвоночника исключило поднятие тяжестей, то есть то, чем я почти четверть века более или менее кормился. Кроме того, эта болезнь изощренно терзала меня и во всем ограничивала. На какое-то время недуг сделал решительно невозможным и сидение за пишущей машинкой.

Что же касается нашего Триаса, то все сроки для приглашения мастеров-профессионалов давно истекли. Уже заливало чердак, и необходимо было латать крышу.

Настелить десяток черепиц и заштукатурить стену — с таким делом я, даже при моих весьма умеренных технических талантах, совладал бы и сам. Но взобраться при коварстве моего позвоночного столба на крышу, водосточный желоб которой отделяет от плиток двора расстояние в 9 метров, я просто-напросто не отважился.

Могло статься, что с крыши меня пришлось бы снимать пожарникам или — того хуже — моя попытка окончилась бы на камнях двора, куда бы я загремел, перебив ноги-руки.

И я пригласил здоровенного кровельщика. Он опустошил наш холодильник и уничтожил скромные запасы пива. Он называл мою жену «мадамочкой» и весьма непринужденно похлопывал ее по заду. Мне он дружески «тыкал» и брал под сомнение мою сексуальную активность.

— Такой доходяга, мадамочка, — утверждал этот бодрый парнище, — по ночам годится, аккурат чтобы в темноте что-нибудь опрокинуть, а сказать, что это кошка! Но не больше! Ха!

У меня было огромное желание спустить его еще засветло с лестницы, но мне было запрещено поднимать тяжести, а этот тип весил не менее центнера. Кроме того, у нас здорово протекала крыша.

«Мадамочка» льстиво улыбалась и предусмотрительно прижималась спиной к стене.

Этот очаровательный трудяга свою работу закончил ровно через час и потребовал три сотни.