Солнечная

В самом деле? В данную минуту, целуя ее, он подумал, что это, видимо, так, раз он ощущает прилив возбуждения и радости. Но чтобы ему кого-то не хватало – такого с ним не бывало, во всяком случае с того злосчастного лета 2000 года, когда он тосковал, как пес, по своей пятой и уж точно последней жене. Были люди, которых ему смутно хотелось увидеть, но с тех пор ни разу он не испытывал томления в отсутствие кого-либо. Нынче, будучи один, он читал, пил, ел, говорил по телефону, сидел в Интернете, смотрел телевизор, ехал на совещание… или спал. Он был самодостаточен, поглощен собой, а голова его была занята разного рода желаниями и туманными грезами. Как многие умные мужчины, ценящие объективную реальность, он был эгоцентрик, и в его сердце прятался кристаллик льда, о котором Мелисса знала и который она вознамерилась растопить.

Само собой, прежде чем предаться любви, надо было поговорить: как каждый провел эти несколько недель, о чем думает, какие планы. Он виноват в том, что не звонил, она в том, что не требовала от него отчета. Началось с ее новостей. Благодаря мюзиклу о рабочем парне, желающем стать балетным танцором, приток молодежи в танцкласс оказался выше обычного. Правда, не парней, а девочек, мечтающих о таком парне. Она рассказала ему о недавней кончине заслуженного хореографа, который сам считал, что заслуживал большего. Во время траурной церемонии пятеро балетных танцевали в узком проходе церкви в Сохо, и даже враги усопшего прослезились.

Рука Майкла обнимала ее за плечи, а она, вжавшись в него, исповедовалась его грудной клетке. Про свои магазины, про клиентов и сотрудников, про него, своего любовника, и про то, как ей хочется, чтобы кто-то о ней заботился. Слушая ее, он обводил взглядом комнату – коричневый шезлонг у стены, эскиз, гравюра восемнадцатого века, изображающая танцоров на улице Утрехта, чаша с гладким галечником на медной тарелке – в надежде понять, какая же перемена ускользнула от его неприметливого глаза. Что-то было не так. И это определенно не относилось к его барахлу. Сам воздух, казалось, изменился, как бывает, после того как ушел курильщик и дым вроде бы рассеялся.

– Я тебя люблю, – сказала она, прерывая свой похоронный рассказ, и игриво куснула за руку.

Он испытывал к ней нежность, возможно, как никогда, но в один прекрасный день он захочет высвободиться из ее объятий, и это испытание будет тяжелее для них обоих, если он хоть раз скажет ей о своей любви. Но как он начнет от нее отдаляться и когда, об этом сейчас он не мог и помыслить, и поэтому он прижал ее к себе еще сильнее. Слова, которые он прошептал в ответ, прозвучали невпопад, ну да ладно, и так сойдет.

– Мелисса, ты такая красивая.

Она продолжила свой рассказ, а он гладил ее по голове и думал о том, что впервые с тех пор, как его стошнило за бархатным занавесом, он мог вообразить себя голодным, скажем, через полчаса. Его начинали волновать запахи специй, долетавшие из кухни. Что это, тамаринд и чеснок, лайм, имбирь, цыпленок? Ее голос звучал тихо и музыкально и, как ему казалось, немного грустно. Время от времени она пригибала его голову для поцелуя. Она снова заговорила про магазины, но это была уже другая история, про дырку в потолке или в полу и как что-то в нее упало, про истеричную таксу, забытую в студии одряхлевшей примадонной с болезнью Альцгеймера. Теперь и его понесло. Он считал себя среднестатистическим экземпляром, не лучше и не хуже большинства людей. Он мог быть жадным, эгоистичным, расчетливым и лживым, чтобы не поставить себя в совсем уж глупое положение, но точно так же себя вели все остальные. Человеческое несовершенство – это отдельная тема. Взять лишь некоторые изъяны. Крючкообразные спины, сгибающиеся все больше и больше, дыхание и глотание, с риском для каждого пользующиеся одним каналом, опасное соседство секса и физиологических отправлений, чреватое инфекциями, пыточный процесс деторождения, мужские яйца, такие несообразные и такие уязвимые, слабое зрение, настигающее почти каждого, иммунная система, способная сожрать изнутри своего обладателя. И это только тело. Все грандиозные замыслы Творца пошли прахом на стадии homo sapiens. И вообще, какой бог, если он чего-то стоит, мог быть столь беспомощным у верстака? Биэрд комфортно разделял с человечеством все его недостатки, и вот, пожалуйста, этот монстр неискренности сейчас нежно баюкал на своем локте женщину, которую собирался бросить в один прекрасный день, и выслушивал ее с чутким выражением лица и грустной мыслью, что скоро придет его черед, тогда как единственным его желанием было заняться с ней любовью без всяких раскачек, потом съесть все, что она приготовила, выпить бутылочку вина и уснуть – без попреков, без угрызений совести.

Она забрала у него пустой стакан и поднялась.

– Еда, – объявила она. – Я тебе еще налью.