Солнечная

За последние дни Биэрд наслушался этих всемирных разговоров. Он неодобрительно относился к тому, что биология привлекает к себе на помощь квантовую физику. И питал необъяснимое предубеждение против физиков, ушедших в биологию, – Шредингера, Крика и им подобных, которые поверили, что их блестящий редукционизм увлечет всех. Зелень вообще – садоводство, загородные прогулки, протестующие экологи, фотосинтез, салаты – была не в его вкусе.

– Как давно вы спутались с моей женой?

Олдос вздохнул и как будто хотел возразить. Но потом опустил плечи и покорился.

– Приблизительно через месяц после того, как мы познакомились.

– После того, как я вас познакомил.

– Да, профессор. Вы уехали на ночь в Бирмингем или в Манчестер. Я заехал по дороге домой, узнать не нуждается ли в чем-нибудь Патриция.

– И она нуждалась.

Опять угодливость деревенского арендатора.

– Честное слово, профессор Биэрд. Я не имел видов на вашу жену. Это не мой круг. Да у меня и круга-то нет. Она предложила мне зайти, потом остаться поужинать – так это и началось. Позже она рассказала мне, что между вами все кончено, и я вроде как убедил себя, что вы… мм…

– Не буду против?

Биэрд и так это знал, но его разозлило, хуже того – уязвило, что он вторично услышал, на этот раз от Олдоса, что Патриция считает их брак распавшимся. С конца лета она живет с Олдосом, не с Тарпином. Или с обоими. Однажды августовским вечером дураковатый физик появился на ее пороге, и она обрадовалась случаю еще раз наказать мужа.

– Вам когда-нибудь объясняли, до какой степени вы наивны?

Молодой человек с радостью ухватился за это слово.

– Да-да, я наивен, профессор Биэрд. Наивен потому, что не бываю на людях, никуда не хожу. Я приезжаю домой и работаю в дядиной мастерской, у него в саду, часто до рассвета. Я всегда так жил. Но моя работа в вашем распоряжении. Я собираю для вас папку. Для вас, больше ни для кого. Пожалуйста, скажите, что прочтете ее. Это очень важно.

До сих пор они разговаривали на расстоянии нескольких шагов. Олдос стоял около дивана, сцепив перед собой руки, словно обороняясь от грозящей судьбы или боясь, что распахнется на нем халат Биэрда. Биэрд стал отступать. Ему надоело слушать Олдоса, хотелось побыть одному. Он сказал:

– Теперь можете уходить. Завтра я буду в Центре и жду вас в кабинете Брейби в одиннадцать.

Биэрд пошел прочь, а Олдос взмолился, чуть ли не криком:

– Никто не возьмет меня на работу. Вы же понимаете! Такое важное дело нельзя мешать с личной местью.

Дойдя до двери гостиной, Биэрд обернулся и сказал:

– Прежде чем уйдете, приберите за собой в передней.

– Профессор Биэрд!

Олдос бросился к нему с простертыми руками, отрицательно мотая головой, раскрыв зубастый рот, и, вероятно, намеревался упасть в ноги Биэрду и молить о пощаде. Он наверняка бы ее получил – Биэрд не собирался оповещать о своем унижении Джока Брейби и, следовательно, весь Центр. Шефа предал и выставил идиотом один из «хвостов». Но Олдос так и не добежал до Биэрда, он успел сделать всего два шага. На лакированном полу его поджидала шкура белого медведя. Когда правая нога опустилась на спину медведя, тот прыгнул вперед с оскаленной пастью, хватая желтыми зубами воздух. Ноги Олдоса взлетели перед ним, на миг его длинная фигура вытянулась в воздухе горизонтально, потом ноги поднялись еще выше, и, хотя руки инстинктивно пошли вниз, чтобы смягчить падение, раньше всего он ударился затылком – не о пол и не о край стеклянного стола, а о его закругленный угол, тупо воткнувшийся в шею под самым черепом.

В комнате повисла удушающая тишина; прошло несколько секунд.

– Нет, нет, только не это, – бормотал Биэрд, возвращаясь от двери.

Олдос лежал, вытянувшись, как будто его уложили так в похоронном бюро, руки были чуть-чуть отодвинуты от тела, глаза открыты, рот тоже, халат целомудренно запахнут. Под головой образовался кровавый нимб с четверть метра поперечником, и почему-то он не увеличивался. Биэрд опустился на колени возле его плеча. Не дышит, пульса нет. Потом Биэрд разглядел, что кровь просачивается – нет, льется – в щели между половицами. Олдос умер бы от одной только потери крови.

– О, дьявол… дьявол, – снова и снова шептал Биэрд.

Совершилось что-то невозможное, и он хотел его прогнать, отменить, обратить вспять, просто потому, что этого быть не может. Это слишком невероятно. Но с каждой секундой реальность наступала на него, отметала его усилия и наконец утвердилась. Все так и есть. Еще он подумал, что ему следовало сделать – массаж сердца, дыхание изо рта в рот. Как всем лабораторным работникам, ему полагалось освоить эту технику. Но что-то неподвижное внутри, властное, не столько голос, сколько ощущение, тихо прятавшееся за ужасом, советовало ему не прикасаться к телу.