Солнечная полянка

А улыбнулись они потому, что Солнечную Полянку вспомнили: скоро их там накормят досыта.

В последний раз пробежали они по лесной дороге, словно две маленькие мыши-полёвки. Стоял самый студёный за всю зиму день, дыхание белым паром струилось у детей изо рта, а пальцы рук и ног сводило от жгучего холода. Закуталась Анна поплотнее в шаль и сказала:

– Мне холодно и голодно! Никогда в жизни не было мне так худо!

Да, стужа была лютая, и дети так по алой птичке затосковали. Скорее бы она их на Солнечную Полянку отвела! А вот и птичка – алая на белом снегу. Такая яркая-преяркая!

Увидела её Анна, засмеялась от радости и сказала:

– Всё-таки доведётся мне напоследок на моей Солнечной Полянке побывать!

Близился к концу короткий зимний день, уже надвинулись сумерки, скоро наступит ночь.

Всё замерло: шумную песню сосен придушила ледяная стужа. Но в сонную тишину леса неожиданно ворвалось пение птички. Похожая на ярко-красный язычок пламени, птичка взлетела меж ветвей и запела, да так, что тысячи снежных звёздочек стали падать на землю в студёном примолкшем лесу.

А птичка всё летела и летела; Маттиас и Анна изо всех сил пробивались за ней через сугробы – не близкий был путь на Солнечную Полянку!

– Вот и конец моей жизни, – сказала Анна. – Холод погубит меня, и до Солнечной Полянки мне не добраться.

Но птичка будто звала всё вперёд и вперёд! И вот они уже у ворот. До чего знакомы им эти ворота! Кругом – снежные сугробы, а вишнёвое дерево за стеной свои цветущие ветви раскинуло. И ворота – полуоткрыты!

– Никогда ни о чём я так не тосковала, как о Солнечной Полянке, – сказала Анна.

– Но теперь ты здесь, – утешил её Маттиас, – и тебе больше не о чем тосковать!

– Да, теперь мне больше не о чем тосковать! – согласилась Анна.

Тогда Маттиас взял сестру за руку и повёл её в ворота. Он повёл её на волшебную Солнечную Полянку, где была вечная весна, где благоухали нежные берёзовые листочки, где пели и ликовали на деревьях тысячи крохотных пташек, где в весенних ручьях и канавах плавали берестяные лодочки и где на лугу стояла матушка и звала:

– Сюда, сюда, детки мои!

За спиной у них в ожидании зимней ночи застыл морозный лес. Глянула Анна через ворота на мрак и стужу.

– Почему ворота не закрыты? – дрожа спросила она.

– Ах, милая Анна, – ответил Маттиас, – если ворота закрыть, их никогда уже больше не отворить. Разве ты не помнишь?

– Да, ясное дело, помню, – отозвалась Анна. – Их никогда, никогда больше не отворить.

Маттиас и Анна глянули друг на друга и улыбнулись. А потом тихо и молча закрыли за собой ворота Солнечной Полянки.

«Звенит ли моя липа, поёт ли мой соловушка…»

Давным-давно, в пору бед и нищеты, в каждом приходе была своя богадельня. Это был дом, где под одной крышей ютились местные бедняки: разорившиеся хозяева, немощные старики, калеки и хворые, и дурачки, и сиротки, которых никто не брал на воспитание, – все они попадали в это скорбное пристанище.

В приходе Нурка тоже была богадельня, и девочка Ма́лин попала туда, когда ей было восемь лет. Папа и мама Малин умерли от чахотки, и хотя осиротевших детей обычно отдавали на воспитание, эту девочку никто не согласился взять, хотя на её содержание от прихода выдавались деньги; деньги деньгами, но, не ровён час, сиротка занесёт в дом заразу, – вот девочку и отправили в этот приют.

Дело было в начале весны, в субботу вечером, и все богадельщики глазели из окошка на дорогу, это было их единственное субботнее развлечение. Смотреть там, по правде сказать, было не на что. Проехала запоздалая телега, возвращающаяся из города; прошли мимо несколько деревенских мальчишек, отправляющихся на рыбалку, а потом показалась Малин со своим узелком; на неё все так и уставились.

«Бедняжка ты, Малин! – подумала про себя девочка, подымаясь на крыльцо. – Вот уж горе-то – жить в богадельне. Бедная Малин!»

Она отворила дверь и на пороге встретила Помпадуллу. Помпадулла была в богадельне за старшую и вела себя как начальница.

– Добро пожаловать в наш приют, – сказала Помпадулла. – Теснота у нас, видишь, такая, что дальше некуда. Да уж ладно! Ты много места не займёшь, вон какая худышка!

Малин, потупясь, молчала.

– Смотри, не вздумай тут бегать или скакать! У нас баловаться нельзя, – продолжала Помпадулла. – Это я тебе наперёд говорю.

По краям избы сидели обитатели богадельни и печально глядели на девочку.

«Кому уж тут захочется бегать и скакать, – подумала Малин. – Никому, наверно. А мне уж и подавно!»