Читаем Солнечная палитра полностью

Студент первого курса Василий Поленов был высокого роста и обладал зычным голосом. Служители, пренебрежительно относившиеся к разночинной братии, подобострастно кланялись ему: как же — и собой видный, и сын статского советника; они всегда готовы были предоставить ему одно из лучших мест.

Но эти лучшие места были на большом расстоянии от модели, и Вася не ленился притаскивать ежедневно со двора полено и усаживаться на него в самом низу: так отчетливее представлялись ему контуры и тени натуры.

А в отсутствие профессора Вася забавлял товарищей потешными рассказами. Его громкий смех перекрывал остальные голоса.

Со стороны казалось — какой беззаботный студент! А на самом деле в эти годы молодой Поленов очень напряженно трудился.

Отец дал согласие на Академию художеств, но при условии, что сын одновременно поступит и на юридический факультет Петербургского университета.

Вася выполнил волю отца, но вынужден был иной раз пропускать интересные университетские лекции. Из двух храмов — Науки и Искусства — он предпочитал академию и друзей искал среди будущих художников.

Свободного времени у него оставалось маловато, редко выгадывал он по вечерам час-другой, чтобы рисовать; иногда шел на концерт или в оперу. Музыка всегда была его отдыхом и величайшим наслаждением.

Вместе с Васей в академию поступил его троюродный брат, такой же восторженный юноша Рафаша Левицкий. А из других студентов ему больше всего приглянулся маленький, юркий, с рыжей бородкой клинышком южанин из Чугуева Илья Репин.

Разные были студенты — ленивые и прилежные, веселые и замкнутые; одни рисовали лучше, другие хуже, но Репин по праву считался самым одаренным.

Иной раз не давался Васе какой-нибудь контур гипсовой руки, по двадцать раз он стирал и вновь проводил. А Илья в это же время уже кончал свой рисунок.

Вася радовался успехам друга и все больше и больше сближался с ним.

Порой молодого Поленова смущали горячие, чересчур смелые речи Ильи и других студентов-разночинцев. Иные юноши утверждали, например, что правительство обмануло крестьян, освободив их без земли и оставив в нищете и невежестве; случалось, договаривались до того, что правительство надо совсем убрать: не раз ими произносилось слово «революция».

Вася попытался вызвать своего бывшего учителя Ивана Петровича Хрущова на разговор по душам: где же правда — что тот думает о судьбах России? Теперь они постоянно виделись друг с другом, потому что Иван Петрович еще три года назад породнился с Поленовыми: он был женат на Васиной сестре Вере.

Но Иван Петрович стал совсем иным, отрезал черные кудри, располнел и давно уже не читал вслух вольнолюбивых пушкинских стихов.

Отец был доволен зятем и говорил про него, что при столь выдающихся способностях его ждет со временем блестящая карьера.

На пытливые вопросы Васи Иван Петрович теперь сухо отвечал, что нечего слушать речи крамольников. А царское правительство надо прежде всего уважать и поддерживать, ибо оно проводит реформы постепенно и с сугубой осторожностью.

Такие ответы не удовлетворяли Васю, но и зажигательные слова студентов пугали его своей резкостью. Оставаясь прежним восторженным и восприимчивым юношей, он с тревогой спрашивал самого себя: где же искать правду?

* * *

С течением времени миновали первые восторги и радости учения. Вася убедился, что иные профессора академии преподают сухо, а иногда просто бездарно.

Например, Басин только и делает, что ходит по рядам, тяжело дыша, никаких указаний студентам не дает и лишь мычит про себя что-то непонятное. А юркий Шамшин, наоборот, подбежит, взглянет на рисунок, сложит руки и начнет ахать:

— Следочки! Следочки! Почему не видно следочков?

Это означало — тщательно выводить на рисунке детали, которые Шамшин называл следочками.

Впрочем, можно было и не посещать лекций подобных профессоров. И это являлось большим преимуществом академии.

Пользуясь своей свободой, три однокурсника — Поленов, Репин и Левицкий — решили учиться самостоятельно, друг у друга. Чужие недостатки всегда виднее. Каждый из них поправлял ошибки своих товарищей и сам советовался с ними. Когда же все трое перешли на последний курс, вернулся из-за границы Павел Петрович Чистяков, прежний Васин учитель рисования. В это время Поленов и его друзья готовились к участию в конкурсе на Большую золотую медаль. Академия предложила им сюжет из библии — «Воскрешение дочери Иаира». Чистяков, недавно назначенный преподавателем в академию, нередко заходил к трем студентам и потихоньку от профессоров поправлял их полотна, указывал на недостатки. Поленов и Левицкий договорились между собой и пригласили Павла Петровича давать им частные уроки на дому.

Многие студенты удивлялись — к чему такое излишнее усердие? Но Вася отлично помнил, сколько в свое время дал ему, еще мальчику, Павел Петрович.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология