Солнечная палитра

В центре картины стоял человек в овечьей шкуре. Его благородная, красивая голова была повернута в профиль, огненный взор обращен к людям; он говорил, страстно призывал к чему-то и указывал вдаль на другого человека, медленно приближавшегося к толпе.

Одетый в овечью шкуру был Иоанн-креститель, а путник вдали — Христос.

Немногие в толпе ждали Христа, иные слушали Иоанна, иные не понимали, что происходит; были и равнодушные, и недоверчивые, и враждебно настроенные. Художник так изобразил людей, что про каждого можно было сказать — какой у него характер и как он относится к проповеди Иоанна. И все же центром композиции стал не пламенный Иоанн, а тот далекий путник, спокойный и прекрасный…

«Христос придет на землю спасти людей, поможет им нравственно переродиться. Кротостью, человеколюбием, моральным убеждением можно облегчить жизнь человечества». Так когда-то утверждал Александр Иванов, мечтая своей картиной пробудить в людях лучшие чувства.

Но годы шли, жизнь менялась. Революционные бури 1848 года, пронесшиеся по многим государствам Европы, произвели на художника огромное впечатление и заставили его иными глазами взглянуть на свое детище.

И все же он продолжал работать над картиной, хотя уже утратил веру в те утопические идеи, которые вложил в нее.

Такова была глубокая личная трагедия гениального художника.

Наконец картина после стольких лет неустанного, самоотверженного труда была закончена.

Александр Иванов покинул Рим и повез ее вместе с бесчисленными этюдами, эскизами и набросками на родину — в Россию, в Петербург.

* * *

На третий день выставки к зданию Академии художеств подкатил экипаж, из которого выскочило пятеро бойких, нарядно одетых детей, начиная от высокого нескладного подростка и кончая совсем маленькой девочкой. Затем не спеша из него вышел высокий, респектабельного вида господин с бакенбардами на холодном, надменном лице. Привычным движением он подал руку и помог выйти из экипажа изящной даме в мантильке и в соломенной шляпке.

Все семейство поднялось вверх по лестнице.

Статский советник Дмитрий Васильевич Поленов — секретарь русского археологического общества и чиновник духовного ведомства — был известен в столице как знаток старославянских рукописей. В молодости он служил в императорской дипломатической миссии в Греции, вывез оттуда целую коллекцию древностей — обломки античных статуй, вазы из обожженной глины и черепки от ваз, монеты, различные бронзовые изделия — и очень гордился своей коллекцией.

Сейчас под руку с женой он расхаживал по выставке и сетовал, что в полутемных залах пропадают яркие краски полотен Иванова, так живо напомнившие ему цвета лучезарной Греции. Он шел от этюда к этюду, останавливался, наклонялся, читал надписи, отступал два шага, прищуривался, рассматривая. И только жена Мария Алексеевна могла уловить в его глазах скрытое волнение.

Подошел к нему старый друг еще с университетской скамьи, лично знавший Александра Иванова, — Федор Васильевич Чижов, спросил, какого он мнения о выставке.

Дмитрию Васильевичу не хотелось произносить обычные в такой обстановке похвалы, и он задумался, подбирая в уме слова.

Его выручила Мария Алексеевна. Кивком головы она показала на их первенца Васеньку, стоявшего в отдалении.

— Смотрите, он красноречивее всех нас выражает свои чувства, — сказала она.

Высокий, худощавый четырнадцатилетний Вася застыл перед одним из этюдов. Его вытянутая вперед фигура, закинутые за спину руки и горящие вдохновенным блеском темные глаза выражали такой неподдельный восторг, что даже восьмилетняя сестренка Лиля присмирела… Родители, подозвав детей, обошли стороной старшего сына и направились в соседний зал.

Федор Васильевич решил дождаться своего любимца. Когда тот отошел от этюда, он потихоньку окликнул его.

— Милый мой, чем же тебе так нравится живопись Александра Андреевича?

— Дядя, дорогой, даже не могу объяснить чем, — признался мальчик. — Просто нравится, и все!

Дети Поленова нежно любили Федора Васильевича. Между своими путешествиями по Европе и России, возвращаясь в Петербург, он постоянно бывал у Дмитрия Васильевича, следил за воспитанием его детей, за их учебными успехами. Они привыкли называть его дядей.

— А хочешь, как-нибудь я приведу к вам Александра Андреевича Иванова? — предложил вдруг Чижов.

— Как было бы хорошо! — порывисто воскликнул Вася и схватил его за руку. — Пожалуйста, приведите!

Чижов пообещал и двинулся в соседний зал, а Вася перешел к следующему полотну. Сердце его смутно чувствовало, что каждый самый маленький набросок карандашом или этюд красками — складок одежды, отдельного дерева, любая мелочь на этюде — такое недосягаемое совершенство и красота, какого еще не приходилось ему видеть.

Уже давно семейство Поленовых уехало, а Вася все еще бродил по залам академии, пока старый служитель, гремя ключами, не попросил его покинуть помещение.

Все последующие дни, как только кончались уроки, мальчик приходил на выставку. Он расставлял свой маленький самодельный трехногий этюдник и срисовывал ту или иную фигуру, стремясь уловить контуры, начертанные великим мастером.