УТРО В САМГОРИ
Ираклий перелистал тетрадь. Я взглянул на Шалву — он сидел ни жив нм мертв.
ДИАЛОГ С САМГОРСКИМ КРЕСТЬЯНИНОМ
Я: — Откуда ты,кто ты, дружище?
Крестьянин: — Я жил в горах, и гол, и нищий!
Я: — Теперь живешь ты ведь привольно?
Крестьянин: — Дай бог! Есть, пить — всего довольно!
Я: — И сын небось, тобой взращенный...
Крестьянин: — О да! В Тбилиси он, ученый!
Ему я скромный дар земли отцов
Везу — мешок самгорских огурцов!
Ираклий снова перелистал тетрадь, но Шалва остановил его:
— Скажи, пожалуйста, Циклаури: цикл стихов о Самгори или об огурцах?
— Я еще не кончил, уважаемый. Разрешите продолжить?
— Читай!
Долго еще читал Ираклий. Мы слушали стихи о помидорах, огурцах, луке, водах Иори, форелях Тбилисского моря и даже о каком-то пароходе, который невесть каким образом оказался приобщенным к теме процветания самгорскнх огородов. «Мефистофеля» Ираклий не стал читать за отсутствием соответствующей рифмы. Наконец он умолк.
Мы молчали.
— Мда-а... Кто следующий? — спросил Шалва.
— Я! — встал Симон Абесадзе.
— Выходи, порадуй нас. А ты садись, Циклаури!
Ираклий испуганно взглянул па руководителя.
— Садись, садись. Обсуждать будем в следующую пятницу, — успокоил его Шалва.
Ираклий походкой ревматика направился к месту.
— Ну, как стихи? — спросил он нас шепотом.
— Полить их уксусом — получится отменный маринад! — ответил Гурам.
Ираклий оторопело взглянул на него и отвернулся.
Начинай, Абесадзе! — обратился Шалва к Симону.
— Шумно...
— Шум — оратору не помеха. Начинай!
— Компас! — крикнул Симон.
Удивленный столь необычным заголовком, зал умолк.
— Компас! — повторил Абесадзе.
— Какой компас? — спросил Шалва.
— Как — какой? — удивился Симон. — Обыкновенный.
— Морской или сухопутный?
— В данном случае сухопутный.
— Следовательно, твои стихи читаются только на суше?
— Дайте мне прочесть! Всего две строфы! — обиделся Симон.
— Слушаем!
— Компас.
Симон захлопнул тетрадь и улыбнулся улыбкой победителя. В аудитории воцарилась мертвая тишина: созданный поэтом совершенно новый художественный образ ошеломил слушателей. Я взглянул на Гурама, он удивленно моргал глазами. Признаться, я и сам был растерян и ждал, какую оценку даст стихам наш уважаемый Шалва.
— Кто хочет высказаться? — вдруг спросил он.
Никто не отозвался.
— Что, не понравились стихи?
— Стихи очень интересные, но... — подал голос одни из критиков.
— Так. Чем же они интересны? Говори!
— Пусть сперва скажут другие, — отступил критик.
— Ты скажи свое, другие свое скажут.
— Свое я уже сказал. Стихи интересные. Особенно удачно найден финал.
— Чем же он удачен? — не отставал Шалва.
— Ну как же! Север притягивает стрелку потому, что на севере Москва, а юг — потому, что там Гори.
— По-твоему, это правильно?
— Может, и неправильно, во всяком случае, поэтично! — парировал критик.
— Садись, Церодзе... Что думает Гурам?
— Ничего.
— Как же так? У тебя нет никакой мысли?
— Мысли у меня есть, но не об этих стихах.
— По-твоему, стихи бессмысленны?
— Наоборот, очень даже оригинальны. Подобного осмысления компаса я нигде еще не встречал.
— А стихи о компасе вообще ты встречал?
— Не могу припомнить. Скорее всего нет.
— Хорошо. Садись. Если вспомнишь — скажи.
Гурам сел.
— Ну, кто еще желает?
Аудитория молчала. Шалва подождал с минуту, потом обратился к Симону:
— Скажи, пожалуйста, Абесадзе, тебе приходилось видеть компас?
Краска обиды и оскорбления залила лицо поэта.
— Смеетесь, уважаемый Шалва?
— Это ты смеешься, брат, над нами! Разве у компаса две стрелки?
Симон иронически улыбнулся:
— А сколько?
— У компаса одна стрелка. Понимаешь? Одна стрелка с двумя разноцветными концами.
— Для поэзии это не имеет решающего значения.