Солярис. Возвращение со звезд.

Я крепко обнял ее, она была холодной, скользкой, как рыба, странное, чужое создание, и вдруг, в таком леденящем, словно мертвом, я нашел горячее пятно, ее губы, я целовал их, целовал и целовал —это было настоящее безумие. Она застыла — не защищалась, не сопротивлялась. Я держал ее за плечи, поднял ее лицо вверх; я хотел его видеть, заглянуть в ее глаза, но было уже так темно, что я скорее угадывал их. Она не дрожала. Только что-то стучало — не знаю, мое сердце или ее. Мы так стояли, пока она не начала медленно освобождаться от моих рук. Я отпустил ее тут же. Она поднялась по лесенке на край бассейна. Я — за ней и снова ее обнял, как-то неловко. Теперь она задрожала. Я хотел что-то сказать, но у меня пропал голос. Я только обнимал ее, и так мы стояли, пока она не оттолкнула меня — освободилась так легко, словно меня вообще не было. У меня опустились руки. Она отошла. В свете, падающем из моего окна, я видел, как она взяла халат и, не набрасывая его, поднялась по лестнице. У дверей в холл было тоже светло. Я заметил, как блестят капли воды на ее плечах и бедрах. Дверь закрылась. Она исчезла. Какой-то миг мне хотелось броситься в воду и уже никогда не выплывать. Правда, хотелось. Мне никогда не приходило такое в голову. Я разумный человек. Но все было таким бессмысленным, невероятным, а самое неприятное — я не знал, что это значит и что мне теперь делать? И почему она была такой... такой... может, испугалась? Да, испугалась, просто испугалась. Нет, это был не страх, а что-то другое. Что? Откуда я мог знать? Олаф? Впрочем, я не пятнадцатилетний щенок, чтобы, поцеловав девушку, лететь к нему за советом! «Так,— подумал я.— Начну!» Я направился к дому, поднял свой халат, отряхнул его от песка. В холле было светло. Я приблизился к ее двери. Может, она меня впустит, подумал я. Если бы она меня впустила, она перестала бы меня интересовать. Вероятно. И, может, это будет конец. Или получу по морде. Нет. Они добрые, они бетризированные, они не могут бить. Она даст мне немного молока; мне станет легко. Я стоял минут пять и вспомнил преисподнюю на Керенее, ту гнусную дыру, о которой вспоминал Олаф. Благословенная дыра! Кажется, это был старый вулкан.

Ардер застрял там между скал и не мог выбраться, а лава поднималась. Впрочем, это была не лава, Вентури говорил, что-то типа гейзера, но это он говорил потом. Ардер... Мы слышали его голос. По радио. Я спустился и вытянул его. Боже! Та дыра была не так страшна, как эти двери. Ни малейшего шороха, полная тишина. Дверь — гладкая плита без ручки. У меня не такая. Как она открывается? Я, дикарь с Керенеи, не знал. Я поднял руку и замер. А если дверь не откроется? Свое отступление я никогда не забуду. Я чувствовал, что чем дольше я стою, тем меньше у меня сил, силы покидали меня. Я дотронулся до двери. Не поддалась. Я нажал сильнее.

— Это вы? — услышал я ее голос. Она стояла прямо за дверью.

— Да.

Тишина. Полминуты. Минута.

Дверь открылась. Она стояла на пороге. На ней был пушистый халат. Волосы рассыпались по воротнику. Теперь даже трудно поверить, но только в ту минуту я заметил, что у нее каштановые волосы. Дверь была лишь приоткрыта. Девушка придерживала ее. Когда я сделал шаг, она отступила. Дверь закрылась за мной бесшумно.

И неожиданно я понял, как это выглядит, словно с моих глаз спала пелена. Она смотрела, не шевелясь, бледная, придерживая руками полы халатика, а напротив нее стоял я — мокрый, голый, в черных плавках Олафа, в руке халат в песке — и таращил на нее глаза...

И неожиданно, увидев все как бы со стороны,' я улыбнулся. Отряхнул халат. Надел его, завязал и сел. На полу остались два мокрых пятна. Мне абсолютно нечего было сказать. Что я мог сказать? Вдруг меня осенило, прямо снизошло вдохновение.

— Вы знаете, кто я?

— Знаю.

— Да? Хорошо. Из бюро путешествий?

— Нет.

— Неважно. Я — дикарь.

— Неужели?

— Да. Безумно дикий. Как вас зовут?

— Вы не знаете?

— Имя.

— Эри.

— Я заберу тебя отсюда.

— Что?

— Заберу тебя. Не хочешь?

— Нет.

— А я все равно заберу тебя отсюда. Знаешь почему?

— Догадываюсь.

— Нет, не знаешь. Я сам не знаю.

Она молчала.

— Я не могу с этим справиться,— продолжал я.— Это случилось, когда я тебя увидел. Позавчера. Во время обеда. Знаешь?

— Знаю.

— Подожди. Ты, может, думаешь, что я шучу?

— Нет.

— Ты можешь... все равно. Попытаешься убежать.

Она молчала.

— Не убегай,— попросил я.— Бегство не поможет, пойми. Я от тебя не отстану. Хотел бы, но не могу, ты мне веришь?

Она молчала.

— Видишь ли, дело не в том, что я не бетризированный. Меня ничто не волнует. Ничто. Только ты. Я должен тебя видеть. Должен смотреть на тебя. Должен слышать твой голос. И больше ничего мне не надо. Ничего. Я еще не знаю, что будет с нами. Допускаю, что все это плохо кончится. Но мне все равно. Ведь важно только то, что я говорю, а ты слышишь меня. Понимаешь? Нет. Ты не можешь этого понять. Вы же избавились от трагедий, чтобы спокойно жить. Я так не умею. Я не хочу спокойствия.

Она молчала. Я перевел дух.

— Эри,— сказал я,— послушай... сначала сядь.

Она не шелохнулась.

— Прошу тебя. Сядь.

Никакой реакции.