Солярис. Возвращение со звезд.

— А вероятность ошибки исключается?

— Что? Извините?

— Там, в этом ломе, как вы его называете, могут находиться... еще исправные, совершенно пригодные, как вы думаете? — Он смотрел на меня, будто не понимая, о чем я говорю.— У меня сложилось такое впечатление,— медленно произнес я.

— Но ведь это не наше дело,— ответил он.

— Не наше? А чье?

— Роботов.

— Как же так, ведь мы должны были контролировать...

— Ах нет,— с облегчением улыбнулся он, поняв наконец, о чем я говорю.— Это никак не связано. Мы контролируем синхронность процессов, их темп и эффективность, но не вникаем в такие детали, как селекция. Это к нам не относится. Это не нужно, да и сделать такое невозможно, ведь сейчас на каждого человека приходится восемнадцать автоматов; из них около пяти ежедневно заканчивает свой цикл и идет на слом, что дает ежедневно порядка двух миллиардов тонн. Поймите, мы не могли бы за этим следить, не говоря уже о том, что структура нашей системы опирается именно на противоположную концепцию — автоматы заботятся о нас, а не мы о них...

Я не мог ему возразить и молча подписал бумаги. Мы должны уже были расстаться, когда неожиданно для самого себя я спросил у него, не производят ли человеко-подобных роботов.

— В принципе нет,— ответил он и добавил, немного помедлив: — Они в свое время доставили немало хлопот...

— Как?

— Ну, вы ведь знаете инженеров! В подражании они дошли до такого совершенства, что определенные модели нельзя было отличить от живого человека. Некоторые люди этого не выдерживали.

Я сразу же вспомнил сцену на корабле, на котором летел с Луны.

— Не выдерживали?..— переспросил я.— Это было что-то типа... фобии?

— Я не психолог, но, пожалуй, так назвать можно. Впрочем, это старая история.

— И таких роботов уже нет?

— В принципе нет, встречаются изредка на ракетах ближнего радиуса. Вы, может, встречали такого?

Я ответил уклончиво.

— Вы еще успеете уладить свои дела?..— заволновался он.

— Какие дела?..

Я вспомнил, что у меня якобы были дела в городе. Мы расстались у выхода со станции, куда он меня проводил, беспрестанно благодаря за то, что я выручил его.

Я побродил по улицам, зашел в реалон, вышел, не досидев и до середины дурацкого представления, и в жутком настроении поехал в Клавестру. Я отпустил глайдер где-то в километре от виллы и пошел пешком. Все в порядке. Это механизмы из металла, проволоки, стекла, их можно собирать и разбирать, убеждал я себя, но не мог забыть этого зала, темноты, прерывающихся голосов, отчаянного бормотания, в котором было слишком много смысла, слишком много самого обыкновенного страха. Уж мне-то он был слишком знаком, я его испил до дна; ужас перед неожиданным уничтожением не был для меня фикцией, как для благоразумных конструкторов, так прекрасно все организовавших: роботы занимались себе подобными до самого конца, а люди ни во что не вмешивались. Это был замкнутый круговорот тончайших устройств, которые сами себя создавали, производили и уничтожали, а я напрасно прислушивался к стонам механической агонии.

Я остановился на возвышенности. Пейзаж в лучах заходящего солнца был неописуемо прекрасен. Изредка глайдер, сверкая, как черный снаряд, пролетал по ленте шоссе, целясь в горизонт, над которым голубоватым контуром, чуть размытым расстоянием, поднимались горы. И вдруг я почувствовал, что не могу на это смотреть, словно у меня не было на это права, словно в этом было какое-то ужасное, сдавливающее горло предательство. Я сел под дерево, закрыл лицо руками; я жалел, что вернулся. Когда я подходил к дому, ко мне обратился белый робот.

— Вас просят к телефону,— конфиденциально сказал он.— Дальняя связь — Евразия.

Я быстро пошел за ним. Телефон находился в холле, и я, разговаривая, видел сквозь стеклянные двери сад.

— Гэл? — раздался далекий, но четкий голос.— Это Олаф.

— Олаф... Олаф!! — закричал я радостно.— Дружище, где ты?

— В Нарвике.

— Что делаешь? Как дела? Получил мое письмо?

— Конечно. Из него я узнал, где тебя искать.

Минута молчания.

— Что делаешь? — переспросил я как-то неуверенно.

— Ну что я могу делать. Ничего не делаю. А ты?

— Ты был в Адапте?

— Да. Но только один день. Смылся. Знаешь, не выдержал...

— Знаю. Слушай, Олаф... я снял тут виллу. Сам не знаю зачем, но... Слушай! Приезжай сюда!

Он не сразу ответил. Когда заговорил, в его голосе звучало сомнение:

— Я бы приехал. Может, я приехал бы, Гэл, но ведь нам говорили...

— Знаю. Но ведь они не могут нам ничего сделать. Пусть отвяжутся! Приезжай!

— Зачем? Подумай, Гэл. Может, будет...

— Что?

— Хуже.

— Почему ты считаешь, что мне плохо?

Я услышал его короткий смешок, вернее, вздох; так тихо он засмеялся.

— А зачем ты хочешь меня туда затянуть?

Вдруг мне в голову пришла прекрасная мысль.

— Олаф, слушай. Здесь нечто вроде дачи. Вилла, бассейн, сад. Только... Ты же ведь знаешь, как теперь все, знаешь как живут, а?

— Немного знаю.

Тон, каким он это произнес, был выразительнее слов.

— Слушай, приезжай сюда. Но сначала достань... боксерские перчатки. Две пары. Побоксируем. Увидишь, как будет прекрасно!

— Дружище! Гэл! Где я возьму перчатки? Ведь их нет уже много лет.