Солярис. Эдем. Непобедимый

Роган и видел его, и не видел. Первым его чувством был гнев на Горпаха, который так беспощадно с ним поступил, предоставив право, а вернее — обязанность, решать, связывая его словом и в то же время заранее принимая на себя всю ответственность. Роган знал астрогатора достаточно, чтобы понимать, что всё это было обдумано заранее и ничего уже не переиграешь. Секунды бежали, и нужно было говорить, через минуту, сейчас, а он ничего не знал. Исчезли все аргументы, которые так хотелось бросить в лицо астрогатору всё, что во время ночных раздумий выстраивалось в конструкцию, казавшуюся железно несокрушимой. Те четверо погибли — почти наверняка. Если б не это «почти», не о чем было бы и раздумывать, корабль просто улетел бы на рассвете. Но сейчас это «почти» начало в нём разрастаться. Пока он был рядом с Горпахом, он считал, что следует немедленно стартовать. А теперь чувствовал, что такой приказ у него в горле застрянет. Знал, что это был бы не конец, а начало дела о Регис. Это не имело ничего общего с ответственностью перед Базой. Эти четверо остались бы на корабле, и уже никогда не было бы по-прежнему. Команда хотела возвращаться. Но он вспомнил свои ночные блуждания и понял, что через некоторое время люди начали бы об этом думать, а потом и говорить. Сказали бы себе: «Видали? Бросил четверых и улетел». И кроме этого, ничто не шло бы в счёт. Каждый человек должен знать, что другие его не бросят — ни при каких обстоятельствах. Что можно всё потерять, но люди должны быть на борту — и живые, и мёртвые. Этого правила не было в уставе. Но если б ему не следовали, никто не смог бы летать.

— Я слушаю тебя, — сказал Горпах.

Он отложил бритву и уселся напротив Рогана.

Роган облизал губы.

— Нужно попытаться…

— Что?

— Найти их…

Свершилось. Он знал, что астрогатор не воспротивится. Собственно говоря, он сейчас был абсолютно уверен, что Горпах именно на это и рассчитывал, что сделал это умышленно. Чтобы рисковать не в одиночку?

— Так. Понимаю. Хорошо.

— Но необходим план. Какой-то образ действий, благоразумный…

— Мы всё время были благоразумны, — сказал Горпах. — Результаты тебе известны.

— Могу я кое-что сказать?

— Слушаю.

— Я сегодня ночью был на совещании у стратегов. То есть я слышал… впрочем, не важно… Они разрабатывают разные варианты уничтожения тучи… но ведь задание состоит не в том, чтобы её уничтожить, а в том, чтобы разыскать тех четверых. А если мы снова затеем антипротонную расправу с тучей, так уж из второго такого ада наверняка никто из них живым не выйдет. Никто. Это невозможно…

— И я так думаю, — медленно ответил астрогатор.

— И вы?! Это хорошо… Ну, так что же?

Горпах помолчал.

— Они там… они нашли какое-нибудь другое решение?

— Они?.. Нет.

Роган хотел ещё о чём-то спросить, но не отважился. Слова замерли у него на губах. Горпах смотрел на него, будто чего-то ждал. Но Роган ничего не понимал — неужели командир предполагает, что он один, своим умом сумел бы придумать нечто более совершенное, чем все учёные вместе с электронными мозгами? Это же бессмыслица. Но Горпах всё так же терпеливо глядел на него. Они молчали. Капли воды мерно били из крана, удивительно звонкие в полной тишине. И из этого молчания родилось нечто, от чего холодом свело скулы Рогана. Всё лицо, вся кожа от затылка к челюстям начала сжиматься, становилась словно тесной, когда Роган смотрел в слезящиеся, невыразимо старые сейчас глаза Горпаха. Он ничего не видел, кроме них. Он уже знал.

Роган медленно наклонил голову. Будто говорил «да». «Ты понимаешь?» — спрашивал взгляд астрогатора. «Понимаю», — взглядом отвечал Роган. Но по мере того как понимание это становилось всё отчётливей, он всё острей ощущал, что это невозможно. Что этого никто не имеет права требовать от него, даже он сам. И он всё молчал. Молчал, но теперь уже притворяясь, что ни о чём не догадывается, ничего не знает; он цеплялся за наивную надежду: мол, раз ничего не было сказано, так можно будет отречься от того, что перешло из глаз в глаза, можно будет свалить на свою недогадливость, потому что он понимал, он чувствовал, что Горпах сам никогда ему этого не скажет. Но командир видел и это: он всё видел. Они сидели не шевелясь. Взгляд Горпаха смягчился. В нём было уже не ожидание, не подстегивающая настойчивость, а только сочувствие. Он словно говорил: «Я понимаю. Хорошо. Пусть так и будет».

Командир медленно опустил веки. Ещё миг — и невысказанное исчезло бы, и оба они могли бы вести себя так, словно вообще ничего не произошло. Но этот опущенный взгляд решил дело. Роган услышал собственный голос:

— Я пойду.

Горпах тяжело вздохнул, но Роган, охваченный паникой, пробуждённой им самим сказанным словом, не заметил этого.

— Нет, — сказал Горпах. — Так ты не пойдёшь…

Роган молчал.

— Я не мог тебе этого сказать… — продолжал астрогатор. — Не мог даже искать добровольца. Не имел права. Но теперь ты сам знаешь, что мы не можем так улететь. Только один человек, в одиночку, может туда войти… и выйти. Без шлема, без машин, без оружия.

Роган еле слышал его голос.