Солянка по-афгански

"Мулла" тянул нас на другую сторону реки в ущелье, которое уходило вбок, и было скрыто от группы прикрытия. Офицеры взвесили наши шансы и решили рискнуть. По камням перебрались через горную речку, и пошли в сторону ущелья. Ущелье было руслом пересохшего горного ручья, и всё усыпано щебнем и обломками каменных плит. С двух сторон нависали угрожающие жёлтые скалы. Вверху справа показался вход в пещеру. Ротный взял "Муллу", ещё несколько человек и пошёл проверить пещеру. Мы прикрывали их снизу, внимательно разглядывая растрескавшиеся скалы, угрюмо нависавшие над ущельем. Казалось вот-вот, духи откроют шквальный, перекрестный огонь, и у нас не останется шансов выжить. К счастью напряженное ожидание длилось недолго, и вскоре разведгруппа вышла из пещеры, и спустилась к нам. Ротный сказал. Что там ничего нет, и в ближайшую неделю там никого не было, так как всё покрыто толстым слоем пыли.

Разведчики взорвались негодованием, и готовы были "порвать" "Муллу" за то, что заставил рисковать жизнью, и в пустую ползать по скалам. Но ротный сказал, что мы возвращаемся в кишлак, чтобы "Мулла" показал, где спрятал своё оружие. Придя в кишлак, сначала стали бить "Муллу". В одном дувале, обнаружили крюк над воротами, с помощью которого афганцы разгружали навьюченный скот. Связали "Мулле" руки за спиной, и подвесили на этом крюке. Били без жалости, руками и ногами, но так чтобы не причинить увечье. Удары гулко отдавались в теле пленника, и у него перехватывало дыхание. "Мулла" постанывал и терпел. Разведчики "выпустили пар", сняли "Муллу" с крюка и развязали руки.

Прощай "Мулла".

Ротный предупредил "Муллу", о том, что если он обманет, то его расстреляют. "Мулла" повёл нас по кишлаку и вывел к сгоревшему изнутри дувалу. Кивнул головой и сказал, что спрятал автомат здесь. Внутри пустых стен были только рухнувшие, и почти догоревшие перекрытия.

"Кончай его": сказал в сердцах ротный. "Муллу" втолкнули вовнутрь, на догорающие обломки, и кто-то пустил короткую очередь в спину. Проходя мимо, все посмотрели на распластанного душмана. Душа легко оставила его простреленное тело, без агонии и страданий. Слабое пламя уже начинало касаться его одежд, а на спине расползалось большое, кровавое пятно. Так что прощай "Мулла", в смысле прости, это война — ничего личного. Может твой обман, продлил тебе и твоему товарищу жизнь, почти на сутки.

Мне неприятно вспоминать эпизоды, чрезмерной жестокости, словно выдавливаю гной из старых ран. Но, выдавливая из души эти жуткие воспоминания, получаю небольшое облегчение, как приговоренный к смертной казни после последней исповеди. И хочется рассчитывать на прощение за когда-то совершенные злодеяния, если не от людей, то от БОГА. Воспоминания безжалостны ко мне. Их цепь растягивается, и память неумолимо обличает меня: А помнишь это!? А это!? А это!?…". Иногда удивляюсь, как за такое небольшое время совершил столько зол? Мало кого волнуют такие оправдания как, присяга, приказ, обстоятельства военного времени!?

Но суд совести не знает границ во времени. Война давно прошла, а воспоминания накатывают, и картины былых беззаконий обличают меня: "Как же ты так!?". И если тогда нас было много, то теперь я остался один на один со своей совестью, и правы будут те, кто выплюнет мне в лицо: "Убийца!".

Родник

Пройдя сквозь кишлак, подошли к зелёной тополиной рощице, растущей по всему склону, до самого верха. Ротный приказал, растянуться цепью и прочесать, как следует "зелёнку". Набрав интервал 5-10 метров, мы стали потихонечку подниматься, внимательно осматривая склон. "Зелёнка" была плотной, и солнце с трудом пробивалось сквозь густые кроны невысоких тополей. Под ногами лежала, мягким ковром, прошлогодняя листва. Мы неспеша поднимались к вершине хребта, и когда вышли из рощи обнаружили необыкновенное чудо.

На самой верхушке хребта была небольшая полянка, с неглубокой впадинкой посередине. В глубине впадинки росла молодая пушистая берёзка с белоснежным стройным стволом, и мягкой, зелёной кроной. Почти из самых корней бил чистейший родник. С полянки открывался живописный вид на огромный горный массив, раскинувшийся до самого горизонта.

Что-то в этом уголке было настолько русское, родное, домашнее, что все кто подходил к роднику, жадно попив воды, располагались на траве около корней берёзки. Хорошо помню восторженные глаза разведчиков, увидевших этот совершенно нездешний пейзаж, словно перенесенный из наших русских равнин.

Легко и приятно думалось о доме. От берёзки с родником веяло прохладой, и сладко приятно было развалиться у её корней, под тенистой кроной. Тот, кто посадил здесь берёзку, наверняка был человеком с русской душой, или глубоко любящим Россию.

Хотелось домой. Грохнуть об землю автомат и уйти на Север, за тёмно-синие горные хребты заснеженного Гиндукуша, чтобы раствориться в бескрайних просторах родной России.

Мокрая ночёвка.

1984 год. Панджшер. Целый день разведрота поднималась на высокогорный перевал.