Солги со мной

Чтобы добраться до капота, надо было зайти глубже. Между машиной и стеной места оставалось немного, только-только протиснуться, но на стене лежал слой пыли, и пролезть, не запачкавшись, было невозможно. Я брезгливо помедлил. И тут завибрировал телефон. Сообщение от Алекса.

Ты где пропадал? Конечно, помню. Бедняга. Одна из твоих побед, да? Подруга Джиллиан. Странно, что ты не знал. Трагедия.

Я быстро набрал:

Как?

На сей раз ответ пришел мгновенно:

Самоубийство. Кажется, передозировка.

Я прислонился к стене, ощущая затылком шероховатый цемент. Передозировка. Самоубийство. Я представлял себе ужасы вроде лейкемии или автокатастрофы. Хотя в моем сознании они вовсе не были ужасами. Я вплел мысль о них в канву жизни Флорри, особо не ощущая горя. Самоубийство – иное дело. Я не мог отогнать этот образ – Флорри и ее чувства, мысли, сознание, проблемы на работе или что там еще происходило. Напечатал в ответ:

Вот дерьмо. Жаль, что я не знал.

Не секрет, разумеется, почему не знал… Я не поддерживал связь ни с кем, кто мог бы мне рассказать, кроме Алекса, а он большую часть времени проводил за границей. Джиллиан… Еще одна моя приятельница. На втором курсе я, она и Алекс жили вместе, но я потерял с ней связь, так же, как с большинством знакомых, – если только, как Алекс, они не были мне полезны. Так я жил. Таким был. А успех романа, сначала ураган книжного аукциона, потом короткий период так называемой славы, литературные фестивали, церемонии награждения и фотосессии («Десять молодых перспективных авторов»)… – все это еще более способствовало развитию во мне данной черты. На кой волочиться в Пакхем, чтобы увидеть Джиллиан, когда можно потягивать в «Бибендуме» коктейль с арт-директором «Санди таймс»?

Стоя в темном сарае, я вдруг почувствовал укол совести. Мой палец застыл над кнопкой вызова. Надо бы позвонить Алексу, поболтать. Выяснить, как у него дела в Лондонском симфоническом. Как Персефона. Я себя остановил: бог знает, какой здесь роуминг! Вместо этого быстро набрал:

Спасибо.

И сунул телефон в карман.

Утратив интерес к машине, я вышел из сарая и вернулся на террасу. Поболтался немного по дому – покинутые спальни, брошенная одежда и наушники. Гостиной пользовались только младшие ребята. На полу стояли кружки, валялся стакан и завиток гофрированной бумаги из-под печенья.

Отсюда можно было попасть в комнату Тины и Эндрю. Из-за приоткрытой двери не доносилось ни звука, и я заглянул. Тина спала на кровати, отодвинув в сторону ноутбук. Рука закинута за голову, обнажая темную складку подмышки, платье перекручено и натянуто на груди.

Я тихо вышел из дома, захватив полотенце, и спустился по тропинке к бассейну.

Артан стоял у глубокого конца с шестом в руке и вылавливал из воды насекомых. У него на лице плясали отблески света. Скулы отбрасывали тени. В первое мгновение я опешил. Столько он уже здесь? Какой тихий! Я поздоровался, и он поднял пятерню.

– Пять минут.

– Ничего, – ответил я. – Не торопитесь!

Но сам почувствовал себя неловко. Как валяться в шезлонге, если он тут вкалывает? Поэтому бросил полотенце на стуле, будто с самого начала только за этим и пришел, и углубился в небольшую рощицу за бассейном: эвкалипты и сосны, в основном молодняк, сухие листики под ногами. Солнце дробило тени. Я стоял на самом краю нашего участка – за рощицей начиналось поле, где уже работали строители.

Граница проходила по низкой белой полуразвалившейся стене, и я решил дать Артану время и сделать крюк: пройтись по полю, перелезть через ворота и по дороге вернуться к дому. Несколько раз шагнул и споткнулся о выступ старого колодца. Слишком маленький, чтобы в него свалиться, забит листвой, но ударился щиколоткой я здорово, пришлось изо всех сил ее тереть.

Идти было приятно: воздух еще горячий, но солнце палит уже не так нещадно. В желтых цветах на высокой ножке жужжат пчелы. Тикает тысяча часов-цикад. Вдалеке на фоне пейзажа встают темно-зеленые ряды кипарисов, символов смерти.

Экскаваторы уткнули морды в землю, точно паслись. Собака молчала, но я на всякий случай держался рядом с границей участка Элис и ступал как можно тише. От ворот я едва различал под временным железным навесом черно-коричневое тельце. Псина развалилась на боку, вытянув в одну сторону ноги и хвост. Меньше, чем я представлял, исходя из низкого лая, и до боли худая – можно пересчитать ребра.

– Горемыка, – пробормотал я, осторожно перелезая через ворота.

Когда спрыгнул, перекладина задребезжала, и собака немедленно вскочила, натянув цепь. Лай не смолкал. Я уже подошел к дому, а она все не унималась.

Я спал на лежаке у бассейна и вдруг проснулся.

В терпком воздухе роились насекомые. Солнце давно скользнуло за холм. Бассейн казался почти черным.