Соленый берег

Правду говорил Анциферов. Принес извинения Лева Колесов: наутро же. Еле на ногах держался, лицо распухло и даже вроде потемнело — тяжелая ночка, видно, выпала, однако улыбку держал и в голосе учтивость слышалась. Следом заулыбались и офицеры, которых привел Колесов. Гроссевич потерялся совсем, однако объятий кающегося не принял, чем вызвал молчаливое неодобрение присутствующих. Но как (бы то ни было, мир был принят обеими сторонами, и уж было Колесов за шампанским послал, да только ударила в это самое время пушка, призывающая господ офицеров на службу…

— Гладит агнцем, а зубы волчьи проскакивают, — заметил Анциферов, когда они остались одни. — Поостереглись бы вы его, Петр Сергеевич. Не принимайте распаиваний этих за чистую монету. Почудилось — нехорошее у Колесова на душе. Вы заметили, как он, уходя, оглянулся на вас? Улыбнулся, точно для себя.

— Ах, Сергей Захарыч, что мне теперь Колесов? Дай бог, последний раз с ним виделись. Не о нем моя забота теперь. В дорогу готовиться пора, лодку прикупить надо, гребцов найти. Людей знающих расспросить, что за места между Коппи и Самаргой лежат.

— Шлюпку сыскать — дело нехитрое. Посложнее с гребцами. А что касается людей, знакомых с тамошними краями, навряд ли таковые найдутся. Затем вас и послали, что темные те места. На сотни верст ни одного европейца, только редкие стойбища орочей да удэгейцев.

В начале июня, когда над Золотым Рогом сопки пудрятся до полудня влажной пылью неосыпающихся туманов, Гроссевич отправился на шхуне «Восток» на съемку указанного ему участка. После долгих поисков удалось купить старый девятифутовый ялик, с которого предполагалось вести исследования трехсотверстовой прибрежной линии между реками Коппи и Самаргой. Хождения по всем службам и командам с просьбой о двух гребцах ничего не дали. Пронесшийся над Владивостоком тайфун не обошел своим вниманием ни одной постройки, которые теперь требовали срочных восстановительных работ. На просьбу Гроссевича звучал один ответ: «Народа самим не хватает». И когда Гроссевич уж было решил отправиться один, совсем неожиданно пришла помощь с той стороны, откуда он ее меньше всего мог ожидать. Накануне отхода на шхуне появились два стрелка, заявив, что они командированы поручиком Колесовым в его распоряжение. Если бы не крайняя нужда в гребцах, Гроссевич не отважился бы принять столь странный подарок, однако сроки уходили; ему уже давно было назначено быть на месте, времени на рассуждения, могущие объяснить странный факт, не оставалось. Гроссевич сообщил о конце сборов, плавание началось.

У мыса Белкина шхуну достал шквал с дождем и снегом. Море закипело. Белые свистящие волны правильными воинскими рядами шли с горизонта на абордаж, тяжело бухали в борт, осыпая мостик картечью брызг. Старенькая машина не могла долго противиться бешеному напору стихии. Скоро ход упал, и чтобы не довести дело до беды, командир «Востока» капитан-лейтенант Бабкин решил укрыться в ближайшей бухте, закрытой от ветров высокой каменистой грядой, редко поросшей низкорослыми, растрепанными деревьями. Бухта встретила спокойствием, изредка только подергиваясь свинцовой рябью. К самой воде по крутым склонам сбегали мохнатые, грузные кедры и ели, под которыми прятался кустарник с кудрявой, по-весеннему свежей листвой.

Воспользовавшись вынужденной задержкой, Гроссевич решил сойти на берег, с тем чтобы посмотреть гребцов в деле. Однако поездка та берег не могла состояться. Стрелки за время шторма, мучимые морской болезнью, дошли до полного бессилия и только протяжными стонами отзывались на предложения своего командира собираться. Тут только Гроссевич начал понимать, сколь неосторожно было брать с собой в трудную экспедицию непроверенных людей. За все плавание они только изредка появлялись на палубе. Добро, если он перекинулся за все это время с ними двумя-тремя фразами. На вопросы отвечали с заминкой, глядели нехотя. Перекладывая в ящиках инструменты, которые надо было протирать, и смазывать каждый день по причине постоянной сырости, шептались. Тревога Гроссевича возросла в тот день, когда шхуна достигла пункта высадки у мыса Туманного. После прощания с офицерами, после того как крепко обнялись и расцеловались с Анциферовым, в котором Гроссевич нашел друга, после радостного ощущения таинственной новизны предстоящего дела, которое, по сути, уже начало отсчитывать свое время, выяснилось, что его стрелки совершенно не могли грести. Дрогнуло и пронеслось в памяти усмешливое лицо Колесова, предчувствие непоправимой ошибки обожгло сердце и застряло там, как тупая холодная игла…