Соленое лето (СИ)

          Сказал – и сам вздрогнул: «Моя жена» - не хотел говорить. А вышло: там – «Моя», а ты-то, Наташка милая – кто?

          Наталья тоже почувствовала в этой фразе что-то нехорошее и замерла. Потом подошла и села за стол.

- Ну, - неопределенно протянула она, чувствуя, как бешено заколотилось сердце, и не в силах поднять глаз на Васю.

- Что, «ну»? Надо ж, наверное, сделать что-то, что ж она. И сын ведь там.

          Наташа побледнела.

- Андрюха, - Вася произнес имя сына и провел ладонью по столу, как будто смахивая крошки. - Андрюха там. Ты это понимаешь? Сын. - Он пристально посмотрел на Наталью.

          Наташа вздохнула, но что ответить не знала.

- И все? - Спросил Вася. - Я говорю, у меня сын живет со спившейся матерью, а ты только вздохнуть и можешь?

          Василий пронизывал Наташу взглядом, она чувствовала, что он смотрит на нее с надеждой, но от неожиданности даже не могла понять, чего он хочет от нее, и молчала.

- И спивается-то она по моей вине, - Вася судорожно обхватил голову руками. - Что там у них будет?

          Он ждал, что Наталья поможет ему, поддержит хоть словом. Но она молчала.

- Слушай, ну что ты за человек такой? - Вдруг закричал он. - Ты сухарь, что ль? Или я тебя совсем нисколько не волную? В конце концов, как ты со мной живешь, если так?!

          Наташа испугалась. Вася никогда с ней не говорил так.

- Вась, что ты, - только и смогла прошептать она.

- Гнида я - вот что! - Процедил он. - Ты мне скажи, Наташ, тебе от меня не противно?

- Нет.

- А мне противно.

          Наташа заплакала.

- Не плачь. Ни в чем ты не виновата. Нет, конечно. Я же сам. Мне захотелось, я и ушел.

- Ты обратно, что ли хочешь? - Спросила Наташа.

- Нет, родная, что ты! - Вася подошел к Наташе и опустился перед ней на колени. - Ты прости меня! Только не плачь!

          Потом ему вдруг почему-то не захотелось утешать Наташу. Он поднялся и вышел на крыльцо.

          На улице еще ярко светило солнце, но после жаркого тихого дня, поднялся ветер, и из-за горизонта, со стороны Прямухино на деревню надвигалась темная, почти черная огромная туча. Оттуда доносились долгие, томительные раскаты грома.

          Василий любил грозу. Он уселся на крыльце и закурил. Между тем, тьма постепенно окутывала деревню, поглотив уже солнце. Нарушали мрак лишь частые проблески молний. По крыше зашуршал усиливающийся дождик.

          На крыльцо вышла Наталья. Она поежилась и, не решаясь уйти обратно в дом, ожидая чего-то, смотрела на Васю.

- Гроза будет. - Сказала она.

- Люблю грозу, - тихо ответил Вася. - Посиди со мной.

          Но его последние слова утонули в мощном раскате грома. Задрожали мокрые стекла, в которые ветер бросался уже крупными охапками дождя.

          Наташа ойкнула и скрылась в доме. Василий остался один и, забыв о сигарете, наблюдал, как мучительно долго гроза висела над деревней. Сиренево-белые вспышки молний слепили, оглушающие раскаты грома почти не смолкали, догоняя друг друга, перекатываясь из края в край.

          Дождь лил, не переставая, вода обрывалась с крыши целыми потоками, казалось, что вот-вот от ее напора лопнут стекла, и в дом ворвутся эти потоки и опьяняющий, ни с чем несравнимый аромат грозы. Когда стихал ветер, дождь шел ровный, прямой, острыми иглами впиваясь в землю. Но вот снова поднимался ветер и лупил по стеклам крупными горошинами, пытался сорвать молодые листочки с деревьев и мощные крыши с домов.

          Но постепенно раскаты грома раздавались все дальше, дождь стихал, и тьма отступала. Уже совсем скоро засияло солнышко,  и только примятая мокрая трава да лужи на дорогах напоминали об отбушевавшей стихии. А Василий еще долго сидел на крыльце.

          Ночью гроза возвратилась. Молнии были так ослепительны, что можно было при них рассмотреть трещины на потолке. Гроза успокоилась только с рассветом.

ГЛАВА 3

          Утром Дарья отправилась в Прямухино, что было в часе ходьбы от Богданово. Она намеревалась посетить прямухинское кладбище, да зайти по делам в само село.

          Кладбище – это летопись окрестных деревень. Здесь лежат богдановские, там – прямухинские, еще подальше – место скорби коростовских, и так – по всем деревням. Ограды здесь, как правило, большие, и не ограды даже, а палисадники – хоронили родственников рядом, семьи постепенно переселялись сюда, и вот уже целый дом, в котором уживаются деды, внуки, зятья. А рядом – соседи. Жили рядом, дружили, ссорились; теперь все примирились, лежат рядом, соседствуют, как при жизни. Вот они тихие пристанища, домики под елочками. Вот он покой для больших и малых, первых и последних, добрых и злобных, спокойных и мятежных. Отвоевали, отрадовались, отмучились, отжили все, всех уравняла смерть, все лежат теперь успокоенные за деревянными и чугунными оградами, под плитами и крестами. А вот одинокий холмик – ни креста, ни оградки. Зарос мхом и крапивой – сразу понятно, что под холмиком этим упокоилось одиночество – некому креста поставить, цветочка положить, помолиться. А ведь и там - чья-то жизнь, судьба, слезы, радости, мечты, надежды, разочарования. Все скрыла холодная земля, и никто не вспомнит, а не зря ли была прожита та жизнь? Тихо, и только кукушка плачет о ком-то, да соловьи «Вечную память» поют…